После завтрака - Дефне Суман
Но воротила Метин обошел Уфука, обратился напрямую ко мне. Это был малоприятный тип, плотный, коренастый, с толстой шеей. Носил очки без оправы. В кафе он пришел раньше меня, занял столик в зале, у окна. Кто же сидит внутри в такой прекрасный весенний день? Я оглянулась по сторонам и удивилась, как много столиков занято. Потом мне вспомнился Бурак. Он тоже теперь даже в хорошую погоду предпочитает сидеть в зале, поскольку над столиками на улице висит табачный дым. Значит, Метин-бей не курит. И мне не позволит.
Заметив меня, потенциальный клиент встал, протянул мне руку. Плотный, но животика нет. Понятно, за здоровьем следит. И знает, как я выгляжу. Ну, в наши дни никто своего лица не утаит. Пожимая его влажную руку, я уже начала жалеть, что взялась за это дело одна. Вечером надо будет рассказать все Уфуку. Он рассердится. Мало того что я, не поставив его в известность, назначила и провела деловую встречу, – так еще и придется сейчас торговаться с клиентом, потому что я не смогу заставить себя сказать, чтобы вопрос гонорара он решал с моим мужем. Но клиент не собирался торговаться. Когда мы сели, он первым делом достал из внутреннего кармана дорогого пиджака пухлый конверт с запрошенной мною суммой и положил его на стол. Мне стало не по себе, захотелось побыстрее спрятать деньги. Метин был совершенно спокоен. Ему было привычно класть на стол пухлые конверты. А почему бы ему и не быть спокойным? Это я проворачивала дела втайне от мужа, не он. Как бы он еще не начал сейчас пересчитывать купюры, слюнявя пальцы, или, еще того хуже, не предложил пересчитать мне.
Мы встретились в Тешвикийе, в «Хауз-кафе», на углу у мечети. Выбирая это место, я хотела, чтобы нас со всех сторон было видно и у него не возникло соблазна прижать меня в уголке. Сидели мы не друг напротив друга, а рядом. Если этот тип сейчас попытается притронуться своей коленкой к моей, решила я, тут же швырну деньги ему в лицо и уйду. Эх, сколько лет-то тебе, Нур? Забыла?
У клиента вовсе не было намерений со мной заигрывать. Он сразу перешел к делу и принялся рассказывать, какой роман ему нужен. Исторический. Время действия – Вой на за независимость[66], место – Маниса[67]. Я же знаю, что греческая армия, отступая, сожгла город? Согнали мужчин в мечети и подожгли, а женщин… Ох, ох! Было бы у него время, сам бы написал. Если я захочу, он пришлет мне свои наброски. Нет, не нужно. Ему требовались сцены насилия и секса, причем в повышенных дозах. Говоря это, Метин впился своими серыми глазами в мои. Похоти в его взгляде не было, только властность. Я для него была своего рода машиной. Нет, не машиной, инструментом. Пишущим аппаратом. Воротила Метин изучал свой инструмент. Пытался понять, той ли он модели, что сможет произвести сцены с повышенной дозой секса и насилия. Мне вспомнилась Айн Рэнд, садившаяся за стол со словами: «Ты теперь – пишущий аппарат, так пиши же!» У мамы было полно ее книг – не только романов, но и записных книжек, дневников. В детстве я их читала. Это же она привязывала себя к пишущей машинке? Или к стулу? Пока не напишешь столько-то страниц, не встанешь. Ты теперь пишущий аппарат.
Вот теперь, в этот самый момент, верни ему деньги, Нур! Вежливо пододвинь конверт к его зеленой чашке и встань. Повышенная доза насилия и секса означает только одно: изнасилование. К тому же такое, когда женщина поначалу сопротивляется, а потом извивается и стонет от удовольствия. Только таким и бывает изнасилование в воображении мужчин этого типа. Сначала женщина умоляет пощадить ее, кричит «не надо!», «пожалуйста, прекрати!» и все в таком духе, а потом получает множественный оргазм. Этот воротила может хоть весь стол завалить своими пухлыми конвертами, но меня такое писать не заставит. Пусть только попробует.
– Вы мастерски сочиняете эротические сцены. Мне нравится, как вы, не сползая в мелодраму, умеете рассказать о настоящей страсти. В ваш стиль я вмешиваться не буду. Мы вместе обозначим основные линии, а далее вы свободны.
Ничего себе! Такого я не ожидала. Получается, он знает, чьи книги я написала. Серые глаза по-прежнему ощупывали мое лицо. Мне стало не по себе. За окном прошла компания веселых лицеисток. Пятница, беззаботный день. Я тоже когда-то училась в лицее неподалеку. Пятничными вечерами, свободная от мыслей о домашнем задании, шагала по этому тротуару. Мальчик, который мне нравился, жил на улице Хюсрева Гереде. Остановившись на этом самом углу, я смотрела, как он идет вниз по улице пружинящей походкой, с рюкзаком на спине. Выходные казались длинным-предлинным отрезком времени, за который непременно произойдет много-много всего интересного. В одну только субботу могло уместиться столько развлечений, приключений и удовольствий, что будешь потом вспоминать целый месяц, а воскресенье было далеким будущим, о котором пока даже нет смысла думать. Радостное ожидание чего-то необыкновенного передалось от проходивших мимо юных лицеисток и мне.
Потом мы пожали друг другу руки, и я положила конверт в сумочку.
Роман воротилы Метина я буду писать одна. Спокойно, привольно, без редакторских замечаний Уфука. Уфук вносил свои поправки во все, от планируемого количества страниц в книге до конкретных сцен, от фабулы до отдельных персонажей. Сколько раз, когда мы сидели за большим прямоугольным столом в зале совещаний его издательства, из окна которого было немножко видно море, он убеждал клиента, что действие романа должно происходить не тут, а там, не в такое-то время, а в другое, и предлагал внести в сюжет какую-нибудь изюминку, какой-нибудь неожиданный поворот. Если мы пробовали возражать (как правило – я, очень редко – клиент), он объяснял, почему книга не будет продаваться, если мы не внесем предложенные им поправки. Он был прав, но я все равно злилась.
Клиенты – то есть клиентки, женщины сильно за тридцать, уставшие от своей карьеры, но не осмеливающиеся ее бросить, – были согласны на все, что предложит Уфук. Им хотелось доказать всем, и прежде всего, себе, что каждодневная иссушающая душу рутина не убила в них творческого начала. Достаточным доказательством этому они считали то, что им в голову пришла потрясающая идея. То, что эту идею нужно еще воплотить на бумаге, – незначительная подробность. Это может сделать и не столь творческий человек. Потому-то
