Шум - Рои Хен
Облачения – это пустое, Ципора, – гудит Голос в голове. – Вот послушай лучше несколько сентенций, которые неплохо воздействуют на людей. Нечестивым же нет мира…[29]
…И возьму сердце каменное из плоти вашей, и дам вам сердце плотяное[30], вложу в вас дух Мой.
– Это или это? – Ципора выбирает между красной водолазкой и светлой рубашкой с подплечниками.
Или можно использовать слова, которые все знают, они всегда уместны: “Они делали злое пред очами Господа”[31].
Ципора просовывает голову между вешалками, будто искомый наряд спрятан в Нарнии.
Кроме разговоров, важны и действия. Нужно привлечь внимание аудитории. К примеру, для начала можно разбить глиняный горшок. Как некий образ раскола, который постигнет людей.
– Сомневаюсь, что мне разрешат принести глиняный горшок в студию, – доносится из шкафа.
У Иеремии это сработало. А еще он засунул шею в упряжь для скота и ходил так по городу.
– Никакой хомут я надевать не собираюсь.
И не нужно. Приди с палкой, а Я превращу ее в змею в прямом эфире!
– С палкой? Они и так считают меня старухой.
Можно, как Иезекииль, лечь у них в студии на стол и год проспать на левом боку.
– С моим-то радикулитом?
Ну тогда съешь ячменный пирог, испеченный на человеческих экскрементах.
– Эй!
Женись на шлюхе.
– Что?
Пророк Осия, конечно, был немного радикалом, признаю, взял в жены блудницу, чтобы потом иметь право сказать: “и, блудодействуя, они отступили от Бога своего…”[32]
– А почему это нельзя сказать, не женясь на шлюхе?
Не тот эффект.
– Слушай, – всклокоченная голова выныривает из шкафа, – я не могу, когда ты все время у меня между ушами. Пошли. – Ципора переходит в гостиную и включает телевизор. – Ты здесь? Садись. Посмотри что-нибудь, пока я готовлюсь.
На диване появляется маленькая вмятина от небольшой, будто детской, попы, хотя, может, она была там всегда, просто дожидалась, когда с ней разберется рука обивщика.
О тебе говорят в парламенте!
Ципора оглядывается на телевизор. Энергичный молодой депутат в футболке с надписью “Бабушки знают раньше”. Когда он успел ее сварганить? К трибуне несется депутат от религиозной партии и плещет в молодого коллегу водой. Видео повторяют много раз. Ципоре становится жутковато, и она переключает канал. Реклама рекламной компании, а следом, на фоне ролика из поезда: “Сегодня в вечернем выпуске новостей эксклюзивное интервью с бабушкой-пророчицей, которая свела страну с ума!”
Бабушка?! Какого черта, с чего они взяли, что я бабушка? Я, конечно, и в самом деле бабушка и горжусь этим, но… неужели всем так очевидно, что я бабушка? Я похожа на бабушку? Мне шестьдесят шесть, а выгляжу как бабка? Так, да? Меня уже определили?!
Ципора возвращается в спальню и растерянно таращится на распахнутый гардероб. Она примеряет то одно, то другое, пока не натыкается на простое белое платье из льна, с длинными рукавами. Решает, что белый добавит оптимизма пророчеству о мрачном грядущем. Она надевает туфли на каблуках, которые никогда не носит, и неохотно признает, что, похоже, у нее имеется несколько лишних пар обуви, но она все купила на распродаже. Кольцо с зеленым изумрудом с блошиного рынка налезло лишь на мизинец. Готово. Она вполне довольна. Нет. Стоп! Серьги!
Ципора тратит немало времени, чтобы разобрать груду сережек в ящике стола, многие из них она никогда и не носила, но постоянно покупала новые. Необъяснимая слабость – возможно, потому, что она всегда гордилась мочками своих ушей. Когда серьги разложены парами на кровати, можно наконец рассмотреть и выбрать. Каких тут только нет. Висячие, круглые, квадратные, тяжелые, легкие, золотые, серебряные, с камешками и без, среди всех затерялась одинокая серьга без пары, на которой Ципора и останавливается. Тонкая серебряная цепочка с плоским черным камнем. Вместо симметрии – монотеизм.
Она выходит в гостиную и ждет реакции.
Идет репортаж с площади Рабина – берут интервью у прохожего с неимоверно кудлатой головой. “Какая разница, настоящий пророк эта бабушка или нет? – горячится кудлатый. – Я лично считаю, что Бог умер, а мы пока нет! Нам дали шанс, так почему не попробовать открыть наши сердца и уши? Шум и Потрясение придут, но не сверху – оно придет изнутри нас, и мы должны остановить это”. Кто-то из-за кадра бросает в него использованный подгузник.
Чтобы справиться с вновь охватившей ее тревогой, Ципора возвращается к своему видео на “Ютубе”.
Уже шесть миллионов просмотров! На горе Синай их было меньше.
И Ципору посещает новая идея, ее пьянит внезапно снизошедшая на нее сила, и она обращается к диванной вмятине:
– У меня есть условие, слышишь? Мальчик из класса моей внучки, который утонул, – оживи его. Ну не могу я вынести, что тот, кто нравится Габриэле, умер. Взял и умер. Я дура, что не поняла этого раньше, но сейчас я понимаю – ее учительница по виолончели права. Габриэла играла совсем иначе. В ее музыке было что-то трагическое. И этот японец тут ни при чем. Я хочу, чтобы мальчик воскрес. Слышишь, что я говорю? Если этот ребенок продолжит быть мертвым, я не поеду ни на какое телевидение и не буду ничего пророчествовать. Да здравствует мальчик, договорились? Он же просто ребенок. Думаешь, я шучу? Если этот ребенок не воскреснет…
Я слышал.
– Что?
Я тебя слышал.
Громкость телевизора взлетает до предела. Гремит ремикс, который кто-то состряпал и наложил на видео “Бабуля-пророк”. К ее голосу добавили басы и электронные барабаны, а фразу “Вы останетесь одни-одни-одни-одни…” закольцевали.
– Выключи!
Комната опять вращается перед глазами Ципоры.
– Где пульт? Выключи!!!
Сквозь грохот она разбирает змеиное шипение:
В итоге это то, что ты выбрала?
