Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Развить у себя какой-нибудь талант.
Оставить красивый след в жизни кого-нибудь знакомого.
Переспать с таким человеком, который по-настоящему мне нравился бы и я ему тоже по-настоящему нравилась.
Когда она доходит до этого пункта, в нее врывается черный ветер, возможно потому, что в списке почти не осталось ничего важного.
Иметь право грустить.
Быть услышанной.
Отплатить всем, кто меня обидел. (Ну или хотя бы больше никогда их не видеть.)
Она не знает, что нужно сделать, чтобы вычеркнуть из списка месть и затаенную злобу. Она не может вернуться назад, хоть на пару часов в прошлое, чтобы поговорить, даже чтобы просто сказать, каково ей, ведь для этого надо сначала самой разобраться в своих эмоциях, а она так и не разобралась.
Ей хочется заплакать, но слезы не идут, так что она кричит и бежит по краю шоссе, желая себе умереть. Только из-за того, что опоздает домой, только из-за того, что боится опоздать домой, только из-за того, что она оказалась черт знает где, только из-за того, что отец ее подруги, тот самый, о котором она тысячу раз думала, что хотела бы иметь такого отца, прижал ее к дереву при входе на участок и поцеловал. Он ее поцеловал, а еще взял ее за руку и обратил внимание на свежую ранку, которую ей случайно нанесла мама бритвой, но не спросил, как она поранилась. Вместо этого он поднес руку Каталины к своему паху, расстегнул брюки и заставил его трогать. Она никогда никого так не трогала, даже саму себя. И никогда не видела пенис так близко. Ей сейчас странно вспоминать, как он лежал в ее руке, его вид, его текстуру, как он заполнял пространство среди ее пальцев. Кусок плотного мяса, совсем не похожий на то, что ей представлялось под спортивными штанами одноклассников и даже дона Мариано. Сколько-то времени ее рука оставалась там, куда он ее положил, и двигалась так, как он направлял. Когда он наконец понял, что Каталина не хочет и вот-вот расплачется, он только сказал «ш-ш-ш-ш-ш» и прикрыл ей рот рукой. А огромные пальцы другой руки положил поверх Каталининых, чтобы сделать все побыстрее и кончить. И он кончил, и по самое запястье залил ей руку своей липкой жижей, а потом только, заметив ее влажные глаза, пылающие щеки, прочитав на ее лице любопытство, страх и отвращение одновременно, возможно, понял наконец, что подруга его дочери ничего не знала о сексе. Потом он достал из кармана носовой платок, вытер только себя и застегнул брюки. Тогда-то он и сказал: «Прости», и Каталина готова была стереть из памяти все, что произошло только что. Но он на этом не остановился, и каждое его слово причиняло ей не меньше боли, чем паузы между фразами.
– Но ты сама виновата… Тебе же самой хотелось… Ты меня все время провоцировала…
Что было потом? Она опрометью кинулась в дом за своими вещами. Да куда же она сунула этот несчастный рюкзак? Потом бросилась обратно ко входу, теперь уже выходу, чтобы сбежать оттуда. Но на короткой тропинке между домом и воротами столкнулась с Сильвией, которая как раз шла с другой стороны дома. Она вроде бы собиралась в сиесту полежать у бассейна. Откуда она вышла? Вдруг она что-то видела? Каталина только на секунду взглянула на нее и побежала прочь, не в силах снова встретиться взглядом с подругой. Но теперь она рада была бы, вернувшись домой, увидеть, что Сильвия ждет ее у подъезда. Ей представляется, что подруга все слышала, а может, даже и видела. Каталина воображает, как подходит к Сильвии, а та начинает кричать: ты шлюха, знать тебя больше не хочу. Тут Каталина вцепляется в Сильвию и умоляет ее выслушать. «Я ничего не сделала», – говорит она, хотя на самом деле думает, что в этом «ничего» есть ее вклад. Она готова на все, лишь бы Сильвия ее простила, лишь бы все стало как прежде, потому что лучше умереть, чем быть в ссоре с Сильвией. И тогда Сильвия ее обнимает, и Каталина наконец начинает плакать, плакать у нее на плече, на воображаемом плече, в котором сейчас так нуждается.
Она обнаруживает, что в самом деле расплакалась, не только в воображении. Больше всего ее пугает, что она лишится той нормальности, которую для нее олицетворяет подруга. Каталина не собирается ни в чем винить его, ей просто хочется, чтобы Сильвия знала: у нее не было намерения делать ничего из того, что случилось. Но это же ее отец, и даже если Сильвия что-то видела или слышала, Каталина не знает, как ее подруга с этим справится. Как бы она сама себя чувствовала, если бы увидела, что ее папа такое делает с Сильвией? Ей кажется, она сразу встала бы на сторону подруги. Она говорит себе, что тут другое, она ведь не привязана к папе по-настоящему, но понимает, что обманывает сама себя – ведь к Сильвии она тоже по-настоящему не привязана, пусть сейчас подруга и кажется ей самым важным человеком на свете. Если та действительно их видела, то сделает свои выводы и отдалится от Каталины, отвернется от нее, потому что будет с этим справляться по-своему, в своем сюжете, в своих воспоминаниях, своем теле. Она разглядывает свою руку. Рука по-прежнему грязная и липкая, как после арбуза. Она нагибается и набирает пригоршню земли, чтобы очиститься или хотя бы испачкаться по-своему. Когда она трет руки сухой землей, желание плакать понемногу утихает. Это ощущение напоминает ей о тех редких случаях, когда удавалось поиграть с землей. Она скучает по тем временам, когда была маленькой, но не слишком. Когда ей было лет девять-десять – уже не малышня, но до месячных еще далеко. Ее торс был плоским, а лето – долгим и ничем не омраченным. Даже то лето, когда ей исполнилось десять, хотя они не смогли поехать на море. На море ей никогда особенно не нравилось, но тот август должен был стать особенным, потому что папа, который тогда еще называл ее по имени, Каталина, как будто это было самое красивое имя на свете, пообещал подарить ей воздушного змея. Но мечту запустить змея пришлось отложить еще на год. Чтобы она не заскучала, мама записала ее в летнюю школу совсем рядом с домом. Каталине там необычайно понравилось уже потому, что обучение было смешанное: оттого, что она будет учиться не только с девочками, а еще и с мальчиками, у нее появилось чувство собственной важности. Там был один мальчик постарше, Мигель, который приходил и уходил, когда ему вздумается, и каждый день выдумывал новые оправдания, почему он не сделал уроки, а учительница все ему прощала, так что Каталина скоро утратила всякое уважение к летней школе. За это Каталина ненавидела Мигеля вплоть до того дня, когда он принес в школу птицу в обувной коробке с прорезанными отверстиями. Он сказал, что это ласточка, а учительница – что стриж. Он объяснил, что подобрал и выходил птицу – и теперь она сможет улететь. Прежде чем выпустить на волю, Мигель достал птицу из коробки и предложил Каталине ее погладить. Птица оказалась очень мягкая. Остальные подумали, что рука у Каталины дрожала, потому что она боялась птицы, но на самом деле прикосновение к этому существу вызвало у нее совсем другие чувства: того, что принесет удовольствие этой девочке, никто еще не описал. Она следом за Мигелем вышла в скверик и увидела, как он вытянул руки и раскрыл ладони. Каталина приставила руки ко лбу козырьком, как делает мама, когда летом высматривает ее среди зонтиков на пляже, или как сделает она сама в тот день, когда будет запускать воздушного змея. Ей уже исполнилось шестнадцать, а змея у нее так и не было. И теперь она поднимается и бежит дальше, потому что ей хочется выполнить все пункты своего списка, но для этого сначала надо вернуться домой и остаться в живых. И почему эта задача так
