Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Одной рукой воскрешенный монах приветствовал танцующие массы, в другой руке он высоко поднимал блещущий золотой чемоданчик – символ верховной президентской власти.
Все запрокинули лица. В тысячах зрачков взошло оранжевое солнце. Пляшущие и застывающие, достигающие просветления на танцполах и достигающие помрачения в барах, лежащие в песке и целующиеся в плетеных корзинчатых избушках, предназначенных для секса, – все взирали вверх с верноподданным обожанием. Волна нешуточного коллективного экстаза прокатилась по территории праздника. Все словно бы оказались на границе немыслимого счастья, и уже занесена была массовая нога, чтобы сделать шаг и перенести всех в незыблемо счастливые угодья, но этому шагу не суждено было состояться, впрочем, Це-Це и без того казалось, что он сходит с ума, и все предметы странно двоились и троились в его восприятии. Казалось, еще секунда – и Республика Радости превратится в Эмират Счастья, но что-то случилось. Как бы огромный вздох остановил могучую волну: три апельсиновых шара в черном лучащемся небе покачнулись и покатились куда-то в глубину тьмы, извлекая из бархатной плоти небес снопы искр и огромные языки пламени. Не три, а один пылающий шар стремительно несся в сторону моря. Завыла как будто стая волчат, затем лопнуло сто тысяч мячей, лязгнуло сто тысяч мечей, застыло десять тысяч очей. Одетый пламенем шар уменьшился, затем метнулся по изломанной линии и упал в море. Цыганский Царь отчего-то тоже упал и полз на карачках, цепляясь холодными пальцами за ячеистую решетку мостков. Его, кажется, сбила с ног метнувшаяся стая птиц – охваченные паникой курлыкающие люди в оперенных одеяниях. Це-Це не заметил, как вскочил и уже бежал куда-то. Он пытался найти францисканку в этом визжащем хаосе, но сильно ударился о какую-то железную перекладину и забыл о ней.
Все бежали в разных направлениях или стояли в оцепенении. Це-Це тоже то застывал, то бежал, а куда – не знал. В какой-то момент его накрыло слепящим лучом, потом луч уполз, и Це-Це осознал, что вместо лазерного луча его прожигает насквозь чей-то взгляд. Взгляд тянулся издалека, но был настолько заряжен, что легко мог поспорить с лучом. Це-Це пришлось повернуться, прежде чем он обнаружил источник этого взгляда.
Человек, одетый в яркие шорты и столь же яркую рубаху с попугаем, стоял в отдалении и пристально смотрел на Це-Це.
В отсветах всех огней с трудом виднелись его смуглое лицо, черные курчавые волосы. Блеснула сережка в ухе. Це-Це узнал его сразу же, несмотря на расстояние, – Август Второй. Человек, навеки разлучивший Цыганского Царя с алкоголем, опирался о тростниковую стойку бара и, не поддаваясь всеобщей панике, спокойно потягивал виски из заледеневшего стакана. Он казался невозмутимым, но взгляд его долетал до Цыганского Царя, как отравленная стрела.
Весь ужас, вся паранойя, забытая за недели танцев, – все это сразу же всколыхнулось в душе Цыганского Царя. Вот он – конец веселья, как сказали бы Чепмены. Словно бы сквозь весь этот счастливый и густой август проступил Август Второй – иной, совсем иной август взглянул на Царя жгучими глазами. Этим черным, пристальным и скорбным взглядом смотрел на него сквозь разорванную пелену счастья тот август, где горели леса, где смрадно тлели торфяные болота, где пожилые, слабые и болезненные люди десятками умирали в злачных городах, насквозь пропитанных злобой и гарью.
– Бежать! Бежать отсюда! – только одна мысль ярко сияла во тьме царского ума.
Це-Це сбежал по ацтекским ступеням пропускного зиккурата – кто-то бежал ему навстречу, кто-то бежал вместе с ним, так же, как и он, в панике покидая территорию Республики Радости. За ее стенами не все знали о гибели оранжевого шара – кто-то спал в песке, кто-то кружился вокруг своей оси, кто-то миролюбиво ревел мотоциклом. Какой-то тип с желтым чемоданчиком в руках тщетно пытался открыть дверцу белого «Мерседеса». Он топтался, звенел ключами, время от времени роняя их в песок и выкрикивая: Oh fuck! В глаза Це-Це бросились розовые и абрикосовые наклейки, надписи и рожицы Скуби-Ду на блестящей поверхности «Мерседеса». В невменяемости ему показалось, что этот белый автомобиль с яркими стикерами на дверцах продолжает линию белоснежных транспортных средств, которым Це-Це теперь придавал мистическое значение. Номера были иностранные, со звездным кружком Евросоюза.
– Увезите меня отсюда. Быстро и куда угодно, – сказал Цыганский Царь, подходя к незнакомцу. То ли это была просьба, то ли приказ – неясно.
Человек с желтым чемоданчиком повернул к Цыганскому Царю свое пьяное веселое лицо.
– Скуби-Ду! Щенята спешат на помощь! Залезайте, если вам не страшно, что за руль воссядет drunken man! – незнакомец обнажил в улыбке образцовые зубы.
Он был здоровый, толстый, широкоплечий, кирпично-загорелый, лет двадцати восьми на вид, но уже совершенно лысый. Явно иностранец, причем скорее американец, чем европеец. По-русски изъяснялся бегло, словоохотливо, со слабым акцентом, но явно любил вворачивать американские слова, давая понять, что вовсе не косит под местного. Он даже жевал bubble gum, что уже было совершенно лишним. Лицо такое, о каком хочется сказать «кожаное лицо», хотя, если вдуматься, всякое человеческое лицо – кожаное. Но здесь наличествовало лицо из двух сортов кожи – сверху оно было красновато-блестящее, словно кресло, а в нижней части – матово-замшевое, как переплеты старинных книг. Глаза светло-зеленые, неприхотливые, невменяемые. Одет в широкую рубаху цвета кофе, в который добавили ложку молока, а также в еще более широкие парусиновые штаны цвета молока с добавлением капли кофе. Наконец он справился с замком и втиснулся на место драйвера, оживленно вращая своей могучей шеей.
Иностранец рванул так резко, что Це-Це влип в кресло, и от этого он почему-то сразу уснул.
Он обладал способностью внезапно засыпать, когда ему становилось страшно по жизни.
Видимо, спал он долго. Проснувшись, он обнаружил, что они несутся уже не сквозь пыльную ночь, а сквозь сияющий день. Водитель оброс зеркальными очками, подробно отражающими надвигающееся пространство. Но в остальном он не претерпел изменений. Даже запах алкоголя, отчетливо от него исходивший, не ослабел. Но вел он свой мерседес весьма уверенно и вообще чувствовал себя вполне в своей тарелке. Он постоянно что-то говорил, по всей видимости, упиваясь своим владением русской речью.
– Morning. Как спалось, чувак? Sweet dreams and stuff? Зюссе тройме, как у нас говорят.
– Что? Вы американец?
– О да! Вообще-то я швейцарец. Мои предки швейцарцы, как сыр, но родился я в Штатах. В детстве, правда, пожил в Альпах, вдохнул этот spirit. Высокие Альпы – это incredible, чувак, это просто вынос мозга, я те пиздеть не буду, воздух трясти не люблю попусту, понял?
