Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
– А ты откуда знаешь?
– Не помню.
– А как ты чувствуешь, что он встает?
– Сердце начинает быстрее биться, низ живота как будто набухает.
– Это приятно?
– Да. Ноги пошире раздвинь, у меня ладонь не проходит. Ты чего, стесняешься?
– Стесняюсь. Укрой меня одеялом.
– А как я тогда все увижу?
– Не смотри.
– И зря. У тебя все красиво.
– Правда?
– Да.
– А я вот не знаю, у тебя красивый или нет.
– Что странно. Чаще же на картинах попадается… И в порнухе…
– Не приглядывалась, наверное. Он у меня под ладонью лежит, как птенчик. Затаился.
– Ты в руку возьми.
– Как?
– Вот так, можно даже пожестче.
– Я боюсь тебе больно сделать.
– Не бойся, не сломается.
– А ты здесь еще поцелуй крепко.
– Ну куда крепче? Засос останется.
– И пусть.
– Не больно?
– Нет. Он такой странный на ощупь.
– А ты вот так возьми и снизу вверх и обратно.
– Так?
– Да.
– А где приятнее всего?
– Вот тут, по краю.
– Так?
– Ну почти… Только не дергай… Нет, все, отпусти. Отпусти, тебе говорят.
– Ой.
– Ничего, научишься. Ложись. Давай подушку под попу положу. Так удобно?
– Да.
– А ты меня чувствуешь?
– Каждое движение.
– Ну вот и расслабься.
– Страшно. Как будто я умру сейчас. Аж голова кружится.
– Так и должно быть.
– А ты уже это делал?
– Было.
– С кем?
– Какая разница…
– С кем? Скажи, интересно.
– Была одна… старше меня.
– Старше?
– Да. Она многому научила.
– Вот-вот-вот здесь, пожалуйста… Давай попробуем? А то сколько можно руками? Как будто я не взрослая…
– А ты взрослая?
– Да. Ну пожалуйста!
– Я что-то не очень уверен…
– Ты меня не хочешь?
– Сама не чувствуешь, что ли?
– А что тогда?
– Я девственниц еще никогда не трахал.
– Я тоже. Думаешь, больно будет?
– Говорят, если смазки достаточно, то нет.
– А у меня достаточно?
– Вроде.
– Давай тогда.
– Ну смотри.
– Стой. Полежи так. Тяжелый, теплый…
– Вот сейчас как?
– Чувствую.
– А сейчас? Я буду постепенно…
– Если будет неприятно, сразу скажу, хорошо?
– Угу…
– Ох… Можно глубже… Еще…
– Я тут постою немножко. Когда захочешь, сама начинай двигаться.
– Куда?
– Попробую сюда… Так? Еще?
– Да.
– Поцелуй меня. Так хорошо?
– Очень-очень-очень хорошо.
– А сейчас? Ты говори что-нибудь…
– Не могу…
– Ой.
– Чего?
– А долго он там дергаться будет?
– Нет, недолго. Сейчас, подожди…
– Липко.
– На полотенце.
– А это всегда так быстро?
– Нет, потом дольше будет. Я слишком тебя хотел.
– Обмяк… А его можно еще раз погладить?
– Можно, только сразу не встанет. А ты точно первый раз?
– Ну да.
– Вообще-то непохоже… И крови нет…
– Точно первый.
– Ну я никакой преграды не почувствовал. Может, ты развлекалась?
– Чем?
– Знаешь, как в анекдоте: «Мать игуменья, мать игуменья, меня изнасиловали! Каким образом, дочь моя? Да не образом, а чем-то вроде свечки!» Что, было? А чем? Огурцом? Морковкой?
– Не скажу.
4
В издательстве мне выдали редактора Бастаркова. Володарский аж маслился, когда прыгал вокруг него. Такой прекрасный редактор! Так чудесно чувствует поэзию! Так хорошо работает с детьми! Отдала ему тексты. Через четыре дня он меня вызвонил и потребовал приехать в ЦДЛ. Типа разговор есть. Встретились у входа.
– А мы где будем заниматься?
– Сашенька, идем в ресторан, там все-таки удобнее разговаривать.
В ресторане была невероятно душная атмосфера, и не потому, что курили, а потому, что сидели лысые мужики с дипломатами и перстнями на руках, тетки с начесами и ватными плечами, и почему-то эта компания имела отношение к литературе. Само это несоответствие рождало духоту.
Бастарков усадил меня за столик и начал озираться по сторонам, наконец закричал:
– Милочка!
Подошла долговязая тетка. Посмотрела на меня, нахмурилась и зашла мне за спину. Бастарков поднял бровки домиком.
– Нам меню, пожалуйста. – Чуть улыбнулся, потом опустил уголки губ вниз.
Официантка фыркнула, резко развернулась на каблуках и ушла. Бастарков проследил за ней взглядом. Потом она вернулась и кинула меню на стол. Одновременно с изучением меню он продолжал подавать ей какие-то знаки.
– Сашенька, ты что будешь?
– Я? Ничего.
– Нет, но надо же что-то поесть. Обязательно. Здесь очень вкусно готовят. Поэтому я тебя сюда и привез. Мы же на «ты»?
– Да. В смысле вы на «ты».
– Закажи что-нибудь.
– Дорого.
– Ничего-ничего, я заплачу.
– Тогда жюльен и кофе, – хмуро сказала я.
– Милочка, нам нарезочки, этого всего, как обычно, жюльен, кофе и мне котлеты по-киевски будь любезна, дорогая.
Мне показалось, что официантка замахнулась на Бастаркова и ушла, энергично виляя задницей.
– Ну что, Сашенька, как дела, как в школе?
– Нормально.
– А в студии? Как стихи? Пишутся?
– Нормально.
Господи, ну чего пристал? У меня все тело ломит без Антохи, грудь болит, губы сохнут. А этот со своими вопросиками.
– Сашенька, наверное, нам надо будет с тобой серьезно поговорить.
Официантка вернулась с подносом и начала выставлять на стол тарелки с колбасой и рыбой, жюльен и котлету с картофельным пюре. Потом вернулась еще раз, поставила на стол графин с водкой и мне кофе. Причем кофе почему-то поставила так, что наполовину расплескала. Бастарков с тоской смотрел вслед официантке.
– Ну так что? – спросила я.
Редактор налил себе водки.
– Твое здоровье! Понимаешь… Мы когда объявляли конкурс… И вообще… Думали о том, какой будет сборник… У нас были некоторые предположения, как это может выглядеть. Мы в общем знали, что такое талантливая молодежь. Ты у нас центральный участник. И не буду от тебя скрывать, у меня случился очень серьезный разговор с директором издательства, потому что он тоже ознакомился с твоими текстами.
– Что такое?
– Ну, видишь ли, Саша… Твои стихи – это не совсем то, что ты подавала на конкурс.
– Что значит «не совсем то»? Там только пять новых верлибров.
– Ну, мы думали, что программа будет все-таки несколько другая, и ты скорее напечатаешь свои ранние произведения. У тебя было очень красиво, мне Володарский показывал – про оленей, дожди.
– Что? Этих стихов уже нет давно.
– Ну, Сашенька, давай все-таки вернемся и обсудим: может быть, ты как-то передумаешь? Все-таки ожидания публики не стоит обманывать.
– Почему?
– Потому что это публика, мы все от нее зависим. И потом, у нас еще есть некоторые дополнительные обязательства перед нашим начальством.
– Но если я не хочу?
– Что с тобой делать, Сашенька… И потом, вот эти новые верлибры…
– С ними-то что не так?
– Это сильная эротика. То есть, глядя на тебя, я все понимаю, но другие могут не понять, что такая степень откровенности может быть свойственна пятнадцатилетней девочке…
Я онемела. То есть я не могу испытывать тех чувств, которые испытываю? Зачем я вообще
