Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Платонов вызвал санитарную машину, известил дежурного врача о появлении тяжелого непонятного пациента в отделении и о его перемещении в реанимацию. Выбрав пару человек из числа разбуженных всей этой суетой солдат, спустил Жданова со второго этажа на носилках. До реанимации было примерно триста метров по раздолбанному асфальту; Платонов сидел рядом с пациентом, держал в руке капельницу с флаконом физраствора и думал о том, что будет делать.
Жданов периодически, когда машину подбрасывало на кочках, открывал глаза и туманным взглядом проводил по потолку. Платонов не пытался у него ничего спрашивать — видно было, что сознание солдата пока серьезно нарушено.
Кровать в реанимации к их приезду выкатили в коридор, застелили на всякий непонятный случай клеенками, что очень пригодилось — и ждали. Вторая анестезистка и санитарка — одна со штативом для капельницы, другая сразу с ведром и шваброй. Солдаты внесли носилки, поставили на пол.
— Команды опускать не было! — крикнул Платонов. — Поднимаем и держим на уровне. Можно двумя ножками на раму поставить.
Солдаты послушно подняли Жданова, оперли ножки носилок одной стороной на железную раму функциональной кровати; Платонов с Романом быстро перекинули его клеенку.
— Нас никого не ждать, машина вам не нужна, носилки в отделение пешком, — на ходу скомандовал Виктор, закатывая кровать в зал. Бутылку он передал анестезистке; Роман тем временем включил монитор, прицепил на палец Жданову пульс-оксиметр и стал смотреть на экран.
Спустя несколько секунд что-то запикало, появились показатели пульса и давления.
— Да уж, низковато, — покачал головой Ефремов. — И сатурация так себе.
Он подозвал к себе сестру, присел за столик в зале, взял карту и принялся быстро что-то там писать. Платонов тем временем подошел к Жданову, присел рядом на кровать, положив руку ему на грудь.
— Алексей… Жданов… — слегка похлопал он солдата. Тот открыл глаза и тут же закрыл. Губы его слегка зашевелились. Платонов наклонился и отчетливо услышал: «Я не видел. Ничего не видел».
Медсестра подошла, ввела что-то во флакон, капающий в вену. Спустя секунд тридцать Жданов шумно вдохнул и сказал, не открывая глаз:
— Суки.
— Спасибо, — похлопал его по груди Платонов. — Побольше бы деталей узнать.
Он позвонил в отделение и попросил принести осветитель и ректоскоп — надо было взглянуть, что же там внутри, и найти источник кровотечения. Это бы определило дальнейшую тактику, и что-то подсказывало Виктору, что они с Ефремовым только что вляпались в какую-то нехорошую историю.
… — Ты посмотрел? — спросила Инна.
— Да. Быстро аппарат принесли, чуть ли не бегом. Собрал, включил. Неудобно было смотреть очень, он же вроде бы и в сознании, а в позу для осмотра не поставить. Но, в общем, извернулся я, как мог. До сих пор шея болит.
— И что там было?
— Инна, ты так спрашиваешь, как будто ты начмед, — немного попытался возмутиться Платонов, но нахмуренные брови остановили его. — Ну, как тебе объяснить… Как будто он себе клизму кислотой сделал. Есть такое понятие — острое химическое коррозионное повреждение. Что такое коррозия, из школьного курса помнишь?
— Я сейчас тебя ударю, — сквозь зубы ответила Инна. — Ты вот такой дурой меня представляешь? Я, между прочим, по первому образованию инженер-технолог автомобильных двигателей.
— Вот сейчас неожиданно было, — Платонов покачал головой. — А как же салон красоты?
— Жизнь заставила. Плюнула на все и ушла через пару лет из конструкторского бюро, куда меня по блату папа устроил. Но движок я и сейчас переберу, если придется. А салон красоты — это, Витенька, для души. Считай косметические процедуры аналогом технического обслуживания. Так откуда там коррозия?
— Да тут прям детективная история, — ответил Платонов…
…Посмотрел он, хоть и согнувшись в три погибели, стоя на коленях у кровати, но очень осторожно. Увидел картину замазанного кровью хорошего химического ожога с многочисленными тромбами, подозвал Романа, предложил заглянуть, чтобы был свидетель. Ефремов сначала попробовал просто нагнуться, не вышло.
— Слушай, как ты это делаешь, — риторически спросил он, опускаясь рядом на пол. — Ого, — сказал он через пару секунд осмотра. — Я так понимаю, все должно быть ровное, розовое, чистое. А оно какое-то серо-коричневое, словно оплавленное. А вон там текло. И, судя по тому, что я видел у тебя в отделении, текло прям струей.
Платонов и сам понял, что источников кровотечения несколько и что пока оно прекратилось.
— Дицинон сделал, — на немой вопрос ответил Ефремов. — Плазмы сейчас еще капнем. Но тебе разбираться, что с этим делать. Может, там и выше что-то есть.
— Я и сам понимаю, — встал с пола Платонов, отложив тубус на предусмотрительно положенную рядом впитывающую пеленку. — Узнать бы у него, что он с собой сделал…
— Думаешь, сам?
— Уверен. Не первый год в госпитале.
Они вдвоем положили Жданова ровно, тот что-то безвольно шептал себе под нос. Платонову послышалось что-то вроде «Саратов», «подумал» и еще раз «суки». В кармане завибрировал телефон. Высветился номер Шаронова.
«И откуда узнал?», — чертыхнулся Платонов. Понятно, что он должен был первым доложить, но бить в колокола, пока не ясно вообще ничего, ему никогда не нравилось. Хоть какое-то представление о пациенте надо было составить.
— Слушаю, Василий Петрович, — ответил Платонов на звонок, собравшись с мыслями.
— Доложи, — без предисловий начал тот.
— Рядовой Алексей Жданов, на лечении четырнадцатые сутки по поводу инфицированной раны стопы, к выписке не готовили, ибо работал на пищеблоке, безотказный, исполнительный, найден медсестрой в туалете на полу около часа назад. Осмотрен мной, телесных повреждений нет, кровотечение прямокишечное, до литра. Переведен в реанимацию, проводится интенсивная терапия…
— Смотрел? — перебил Шаронов.
— Конечно, смотрел, — кивнул Платонов. — Картина химического ожога сигмовидной и прямой кишки. Кровотечение аррозивное из подслизистых сосудов, в настоящий момент прекратилось. Сам он все еще в оглушении, понять, что с ним произошло, невозможно.
В телефоне стало тихо; было слышно, как ведущий хирург сопит в трубку.
— Колоноскопия?
— Не помешает. Я уверен, там и выше — то же самое. Думаю, он что-то выпил. Материт кого-то в бреду, говорит, что не видел чего-то.
— Так. Значит, слушай. С сестры объяснительную. С соседей по палате — тоже. Колоноскопия ему, по логике вещей, противопоказана из-за возможности перфорации, но вариантов у нас нет. Помрет до утра — нас всех повесят. Вызывай. По результату — перезвони. Я пока командиру доложу.
Разговор прервался.
«Умеет ведущий настроение поднять», — покачал Платонов головой, взял трубку местного телефона и распорядился вызвать эндоскописта. Через пару минут ему сообщили, что раньше утра никто не приедет.
— Она одна в графике, не может же человек месяц дома сидеть, привязанный к телефону и ждать. Сегодня пятница, предупредила, что уедет куда-то в район, на дачу, а там то ли связи нет, то ли она сама телефон отключила, — разъяснил дежурный врач. Осталось только кивнуть, вздохнуть и ждать утра.
Платонов подошел к Жданову, спустил одеяло до колен, согнул ему ноги. Колени разъезжались в стороны, но он оперся на них и положил руки на живот. Под пальцами было мягко, но в левых отделах живота, когда Платонов надавил чуть сильней, Жданову стало больно, он застонал и, как грудной ребенок при осмотре, хотел оттолкнуть руку Платонова.
— Что ж ты такого сделал с собой, Жданов?
Вопрос остался без ответа. Виктор встал возле головы, открыл пациенту рот, вытащил рукой в перчатке язык — чисто. В горле — тоже спокойно.
«Что бы там ни было, либо он это сразу в кишку пихал, либо во что-то заворачивал».
Представить себе солдата, делающего в одиночку ночью в туалете клизму кислотой, было сложно. Виктор перезвонил в отделение, поинтересовался тем, что написали в объяснительных. Всё было предсказуемо, как и при всех ЧП — свидетели видели, как Жданов, минут за пятнадцать до случившегося, вышел из палаты. В санузле вместе с ним никого не было.
— Наташа, я надеюсь, это не ты ему помогала? — спросил Платонов и тут же пожалел об этом. Медсестра
