Бестеневая лампа - Иван Панкратов
— Нет, с таким в армии не оставят, — успокоил Шаронов. — Домой поедешь. Это сто процентов, не переживай. И поэтому предупредить тебя хочу — ты больше с собой не делай ничего, договорились? Уже все сделано, что нужно — свидетельство о болезни у тебя в кармане. В округе подпишут — и на свободу с чистой совестью. Месяца через два будешь у мамки под крылом. Без метра кишечника.
Платонов стоял рядом, слушал и отказывался понимать, зачем они это делают. Они — вот эти солдаты, которые идут на все, чтобы вернутся домой как можно быстрей. Оставляя в ненавистной им армии свои ноги, руки, глаза, селезенки… Этот вот — кишки.
Один решил топором палец себе отрубить — махнул разок, оттяпал самый кончик с половиной ногтя. Показалось мало — прицелился получше, рубанул до средней фаланги, тряпкой культю замотал, прибежал в медпункт, мол спасите-помогите, рубил дрова, получил травму… Так прокурор отрубленные пальцы внимательно изучил и впаял ему за два удара — мало не показалось. Пришлось признаваться, что никакой случайности, что оба раза бил с умыслом. В итоге — остался без пальца плюс уклонение от службы. А уж сколько было «случайных» выстрелов из автомата, «случайно» разорванных крестообразных связок, «случайно» проглоченных иголок и гвоздей — Платонов давно сбился со счета.
— …В сознание приди, — толкнул его локтем Шаронов. — Суши вот здесь, и потом показывай… Палочку Виноградова мне, — повернулся он к операционной сестре. — Глубоко слишком закопались.
Платонов придержал в глубине раны тупфер, медленно отодвинул его в сторону. Шаронов аккуратно приподнял кишку пинцетом и начал накладывать первый ряд швов на культю прямой кишки.
Вчера пришлось тщательным образом почитать операцию Хартманна — конечно, вся надежда была на умения Шаронова, он был единственным, кто выполнял такие вмешательства в ординатуре и в госпитале, но понимать суть происходящего было крайне необходимо. Лариса, к счастью, ушла на какую-то очередную службу в местном храме и оставила мужа наедине с учебниками. Платонов нарисовал себе схему кровоснабжения кишечника, отметил артерии, которые они будут пересекать, а также запомнил, какие из них в обязательном порядке должны быть оставлены. Осталось применить это все на практике…
— Пинцет хирургический… — не оборачиваясь, буркнул Шаронов. В протянутую вбок руку медсестра вложила то, что он просил. — Длинный, Оксана. Мы ж в таком колодце работаем.
Он бросил ненужный пинцет на простыню, медсестра шепнула себе в маску «Извините…» и подала правильный.
— Кульков, — обратился Шаронов к лейтенанту, который всем своим видом показывал, как ему интересно, но Платонов давно заметил, что временами тот висит на крючках и смотрит на анестезистку. Он скосил глаза по направлению взгляда ассистента и понял, что Марина сегодня явно погорячилась, надев какое-то цветное белье под белый халат. — Кульков, ты тут?
— Да, товарищ полковник!
— Нет здесь полковников, — покачал головой ведущий. — Имя, отчество — этого хватит за столом. Про звание мое вспомнишь, когда увидишь, кто тебе выговор подписал.
— За что? — лейтенант был молодой, шуток не понимал, а тут еще Марина, чтоб ей…
— Какой следующий этап операции? — спросил Шаронов. — Учебный процесс пока никто не отменял.
Кульков замешкался с ответом и вопросительно посмотрел на Виктора, словно надеясь на подсказку.
— У меня еще тут три или четыре шва осталось, — прищурился Шаронов. — Если за это время не вспомнишь, то с тобой точно полковник будет разговаривать.
Лейтенант сник, поняв, что так просто не отделается, и что Платонов его выручать не собирался. Розовые трусы Марины, склонившейся над столиком и вносящей данные в карту, его перестали интересовать.
С одной стороны, подсказать хотелось — все мы в душе студенты, — но шевеление губ сквозь маску не увидишь, а косить глазами, как придурок, не было никакого желания. Платонов вспомнил, что сам готовился вчера к операции, которую делать должен был не он, и немного рассердился на Кулькова.
Шаронов попросил ножницы, отсек лигатуры и поднял глаза.
— Три секунды.
— Дальше, в принципе, выводить будем…
— Глубокая мысль, — разочарованно прокомментировал ведущий, глядя на Платонова. — Дальше восстанавливаем тазовую брюшину над культей прямой кишки. Выводить чуть позже будем. После операции к вечеру предоставить мне реферат по операции Хартманна — от показаний до реабилитации. Ферштейн?
— Так точно, товарищ полковник, — Кульков вздохнул.
— Молодец, лейтенант. Вот тут полковник к месту. Продолжаем…
Они работали вместе еще примерно полтора часа, потом Шаронов бросил перчатки в таз и оставил их вдвоем зашивать лапаротомную рану. Они молча делали свое дело, Виктор шил, перебрасывая нитку на сторону ассистента, Кульков вязал — быстро и качественно, на автопилоте. Выведенная и подшитая петля ободочной кишки смотрела на них с брюшной стенки как перекошенный рот Маши Распутиной.
После выхода из наркоза Жданова забрали в реанимацию. Он уже не был пациентом Платонова, но чувствовалась какая-то ответственность за него. Все-таки именно у него в отделении случилась эта непонятная история — и, хотя прямой вины Платонова не было и быть не могло, он оставался непосредственным участником всех этих событий.
Они писали с Шароновым операцию — ведущий в историю, Платонов под диктовку в журнал, — когда за окном хлопнули двери санитарной машины. Жданов уехал.
— Заберем через два дня, — поднял голову от истории болезни ведущий. — Максимум через три. Как раз выходные пройдут. Кульков, сделай кофе, — попросил Шаронов. — И про реферат не забудь.
Лейтенант, метнувшийся к чайнику, на полпути замер, кивнул и пошел дальше. Спустя несколько секунд чайник зашумел, Шаронову пришлось немного повысить голос, чтобы Виктор слышал его диктовку. Когда они дошли в тексте до момента пересечения сигмовидных артерий, ведущий на несколько секунд замолчал, потом положил ручку, помассировал пальцы и сказал Платонову:
— Помню, в Академии, когда в ординатуре учился, привезли нам сапера одного. Множественные осколочные ранения в живот. Что-то у них на занятиях пошло не так, учебный боеприпас оказался не совсем учебным. Бывает в нашей армии всякое, чего уж греха таить.
Кульков замер с ложкой кофе над чашкой, Виктор откинулся на спинку стула, слушая очередную историю из жизни полковника Шаронова.
— Мы ему то же самое практически сделали. Ну как мы… Я, тогда еще майор, и наш преподаватель, Суворов — мы ассистировали вот такому молодому гению, — он кивнул в сторону Кулькова. — Не скрою, талантливый парень был, мы и не претендовали. Ему доверяли половину всего того, что на кафедре делалось в дни дежурств по шоку. Вот он и делал — а мы смотрели, запоминали. И как раз к сосудистому этапу, когда надо было четко артерии разложить, какую пересекаем, какую оставляем — привезли мальчишку. Городского альпиниста, как потом выяснилось. Он и его напарник на каком-то небоскребе окна мыли, а из окна несколькими этажами выше женщина высунулась и трос перерезала. У нее не все с головой в порядке было. В общем, он упал, привезли в Академию, кинули на стол рядом, и Суворов отошел, потому что его попросили что-то там оценить. Медсестра нам помогла, придержала, где надо, ну и плюс расширители Сигала вверху — тоже руки заменяли. Не было Суворова минут двадцать, если не больше — с альпинистом все очень серьезно оказалось, он потом все равно умер, часов через пять. А когда подошел обратно, мы зажимы на кишку наложили, ну и дальше все сделали. Зашили, в реанимацию отправили. И он благополучно скончался чуть позже альпиниста — на повторной операции.
— Почему? — не сдержался Кульков, очень тихо наливая кипяток.
— Потому что талант талантом, а книги надо читать! — повысил голос Шаронов. — Готовиться надо к операции! Ход ее знать! И не только тому, кто оперирует, но и ассистентам, всем без исключения! Я с медсестры не требую, чтоб она сигмовидные артерии от верхней прямокишечной отличала — но ты должен! Должен! А не вот это: «Ну, наверное, сейчас выводить будем…» Почему умер сапер? Да потому что перевязано было не то и не там. А я тогда на него понадеялся, как вот ты на нас сегодня. На него и на преподавателя, который тоже потом подошел и не заметил, потому что особо и не смотрел. Вы тут привыкли,
