После завтрака - Дефне Суман
Однажды под вечер на фабрике случилась какая-то авария. Невзат-бей послал одного из подмастерьев сообщить, что вернется поздно. Но Тугракеш Хаккы-бей об этом, разумеется, не знал и явился незадолго до заката. Мелахат-ханым незамедлительно пригласила его пройти, как обычно, на веранду. Я уже налил ему ракы. Но он не захотел пить в одиночку и сказал: «Пока Невзат не придет, погуляю в саду».
Я порой вспоминаю тот вечер и думаю: что если бы не случилось этого удивительного совпадения? Как пошла бы жизнь Ширин-ханым? Поехала бы она в Париж? Смогла бы достичь своей нынешней славы? До чего же много обстоятельств влияет на каждое мгновение человеческой жизни! Если бы мы могли хоть чуть-чуть изменить обстоятельства, не оказалась бы наша нынешняя жизнь совершенно иной? На подобные вопросы в нашем мире никто не знает ответов, и все-таки люди не могут ими не задаваться. Но, разумеется, я не собирался приставать с ними к господину Бураку.
Я рассказал ему, как Тугракеш Хаккы-бей, гуляя по саду, увидел госпожу Ширин, которая рисовала магнолию. И пока рассказывал, в памяти одна за другой всплывали подробности, которые, как мне казалось, я давно позабыл. Я стоял наготове с палитрой, тюбиками краски и кисточками в руках и видел, как Тугракеш Хаккы-бей подошел поближе и стал наблюдать за тем, как на холсте возникает цветок. Мне он дал знак молчать. Я кивнул. Госпожа Ширин уже в таком юном возрасте, едва бралась за кисть и краски, забывала обо всем, что творится вокруг. Вот и в тот вечер увлеклась, стараясь успеть запечатлеть красноватые вечерние отсветы. Даже меня, стоявшего рядом с палитрой, не замечала. Я выполнял роль подставки. Ну и, конечно, она не заметила, что Тугракеш Хаккы-бей заглядывает ей через плечо, наблюдает, как она наносит мазки. А тот, постояв так довольно долгое время, удалился так же бесшумно, как пришел.
Когда господин Невзат вернулся домой, Тугракеш Хаккы-бей, как обычно, составил ему компанию на веранде. Я подал ракы в точном соответствии с инструкциями Невзат-бея. Когда ракы в стаканах окрашивалась в облачный цвет[63], я услышал, как Тугракеш Хаккы-бей говорит: «У твоей племянницы огромные способности к живописи. Тебе следует отправить ее в Париж. Из нее может получиться вторая Михри Мюшфик-ханым[64]».
Вообще-то я в совершенстве выучился подавать ракы. Никто лучше меня не умел разливать ее по стаканам так, чтобы ни капли не пролилось на скатерть. И все же в тот момент моя рука вдруг дрогнула. Тут надо сказать, что время было более позднее, чем обычно. Вечерело, похолодало. Должно быть, я замерз. Или плохо видел в сумерках. Так или иначе, когда я подавал господину Невзату стакан, на его пиджак упала одна капелька. Я оторопел. Однако Невзат-бей был очень воспитанный человек, ничего мне не сказал. Молча продолжал поглаживать свою бороду, как будто ничего не случилось.
Не знаю уж почему, но господин Бурак не очень заинтересовался этой чрезвычайно важной историей. Разумеется, я не стал рассказывать ему всякие ненужные подробности вроде того, как я пролил ракы. Важно то, что тем вечером по чистой случайности произошло событие, изменившее судьбу госпожи Ширин. Господин Бурак должен был написать об этом в газете. Написать, какими просвещенными людьми были Тугракеш Хаккыбей и Невзат-бей, как они не пожалели усилий, чтобы дать образование госпоже Ширин, которая впоследствии стала одним из величайших деятелей искусства нашей страны. Однако вместо того, чтобы задать мне вопросы на этот счет, господин Бурак вернулся к моему собственному образованию.
– Тебе нравилось в школе, Садык-уста? Ты был хорошим учеником?
Не мог же я сказать, что нам и в голову не приходило думать о том, нравится нам в школе или нет. Я очень старался учиться хорошо, чтобы учителя не сказали обо мне чего-нибудь дурного господину Невзату. Я был преисполнен чувства благодарности. Писать и читать я уже умел, но в этой школе нас учили и другим, незнакомым мне предметам. По математике я успевал хорошо. Полюбил читать библиотечные книги. По сравнению с другими мальчишками я был спокойным и послушным. Если это и есть качества, необходимые для того, чтобы считаться хорошим учеником, то да, я им был. Но произнести это вслух у меня язык не повернулся. Хвастаться неприлично. Я попытался рассказать о том, какой блестящей ученицей была госпожа Ширин. Все учительницы не могли ею нахвалиться, а они были в высшей степени достойные дамы, гордость Республики.
Но моя попытка не увенчалась успехом. Господин Бурак отодвинул пустую тарелку, положил блокнот на стол и сказал мягким голосом:
– Садык-уста, с Ширин-ханым разговаривало множество журналистов. О ней уже много написано. Конечно, твой альтернативный угол зрения очень ценен. Если мне повезет и когда-нибудь я буду брать интервью у Ширин-ханым, мне, несомненно, очень пригодятся твои рассказы о ее юности. Но сейчас меня интересует все, что связано именно с тобой. Были ли у тебя в школе друзья? В какие игры вы играли? Что-нибудь в этом духе. Давай немного поговорим о тебе, хорошо? Потом перейдем к твоей молодости, к тем годам, когда ты работал на фабрике.
Я словно онемел. Нет у меня привычки говорить о себе. Поразмыслил, что можно было бы сказать о моих одноклассниках, но на ум приходило только дурное. Ожили некоторые неприятные воспоминания, которые, как я считал, давно стерлись из моей стариковской памяти. Бывало, мальчишки зажимали меня где-нибудь в углу двора и пытались заставить прочесть молитву. Как-то они догадались, что я не могу этого сделать. Я стоял в углу, не зная, как быть. Они всем скопом, окружив меня, кричали: «Скажи шахаду![65]» А я не знал, что означает это слово. Ни в доме у господина Невзата, ни ранее никто не учил меня религии. Чтобы не показать своего невежества, я не пытался заговаривать на эту тему с Мелахат-ханым. Ни о чем таком я не спрашивал и у господина Невзата, потому что боялся, что он даже не столько рассердится, сколько огорчится. И на следующий день на перемене ребята снова принимались на меня наседать. Однажды один из мальчиков постарше заорал: «Стащите с него штаны! Посмотрим, обрезан он или нет. Если нет, то обрежем!» И все они разразились бесстыдным хохотом. В это время на двор вышел учитель, разогнал их. А у меня словно язык отнялся. Учитель спрашивает, в чем дело, а я не могу ответить. Умираю от стыда. После этого ноги не хотели меня в школу нести. Окончив ее, я стал просить господина Невзата
