Кто виноват - Алессандро Пиперно
Словом, я много чего мог рассказать, чтобы подтвердить резкие высказывания отца, его подозрения и предрассудки, подлить масла в огонь его мелочной враждебности.
Я этого не сделал. В очередной раз, как и с мамой, но из совсем иных моральных соображений, я не раскрыл рта.
Где-нибудь в расщелинах ада есть круг, где томятся уклоняющиеся от ответа дети: пропахшее серой место пытки, где ватаги неблагодарных сопляков искупают вину, заключающуюся в том, что на настойчивые расспросы родителей они слишком часто отвечали скомканно и холодно.
Годами я был жертвой заговора молчания, а теперь платил родителям той же монетой. Возмездием за то, что они упорно скрывали от меня все подробности: свое происхождение, воспоминания, чувства, обиды, – было лицемерие их сына, куда более коварное и малодушное, чем их собственное.
5
После трех с половиной часов пути мы наконец-то добрались до пляжа, о котором дядя столько дней рассказывал сказки. Погода не сулила ничего хорошего, мое настроение – тоже. Полоска песка, тянувшаяся внизу, вдоль Куперс-Бич, под тяжелым небом, напоминавшим свинцовую плиту, была мертвенно-бежевого, кладбищенского цвета. Солоновато-горький запах – водорослей, вьющихся растений, свежей краски – набегал горячими волнами и щекотал ноздри. Возможно, из-за неподходящей погоды или потому что день был будничный, здесь прохлаждались в основном люди в возрасте.
Франческа вовремя отвертелась, пожаловавшись за завтраком на легкое недомогание: мол, ей очень жаль, но лучше она побережется, посидит в отеле; Литл Энджи, у которого тем утром отчего-то пропал аппетит, выбросил белый флаг немного позже, в машине, – в наказание его невежливо высадили у станции метро в паре кварталов от дома.
Дядя Джанни спросил, почему я не раздеваюсь. Сам он не заставил себя ждать: пока нам устанавливали зонт, дядя стремительно, словно спортсмен, избавился от рубашки поло, бермудов и тряпичных туфель, оставшись в плавках с гавайским рисунком. С тем же нетерпением он ринулся навстречу первой набегавшей волне. Поплавал, притрусил обратно и растянулся на циновке в нескольких сантиметрах от лежака, на котором мерз я.
Рядом с другими купающимися – в основном его сверстниками в элегантных шортах и соломенных шляпах – дядя Джанни выглядел аборигеном. Ничто в нем не напоминало цивилизованного господина, который пятнадцать минут назад отвалил служащему в моряцком костюме полсотни баксов за возможность оставить машину на парковке одного из самых эксклюзивных пляжей Восточного побережья.
– Ты чего не в плавках?
– У меня их нет.
– Что значит “нет”?
– В Риме забыл.
– А голову ты в Риме не забыл? Прости, почему ты мне не сказал? Мы бы купили новые.
– Не волнуйся, мне и так хорошо.
– Ты что, мормон или социопат?
– Дядя, мне правда хорошо.
Я врал. Мне было вовсе не хорошо. Я еще не пришел в себя после разговора с отцом, устал от долгой поездки в машине, мне не верилось, что десять дней пролетели так быстро. Я завидовал Франческе, которой хватило смелости смыться, и симулянту Литл Энджи с его выдуманным головокружением. Мысль о том, что жалкий остаток каникул я проведу на пляже (неважно на каком), вызывала у меня злость, которая была еще сильнее оттого, что я не мог ее выплеснуть.
Словом, я не горел желанием выслушивать очередную отеческую нотацию. Не хотел, чтобы до меня докапывались, разбирали по косточкам, оценивали. Казалось, дядя Джанни только и умеет, что растолковывать людям, кто они такие, и советовать, как стать другими – желательно похожими на него. Так вот, мне это порядком надоело. Я мечтал до обеда полежать неподвижно, в тишине. План на ближайшие часы состоял в том, чтобы говорить как можно меньше и главное – не обгореть.
Тут-то и появился Леоне в гидрокостюме, под мышкой – доска для серфинга.
– Ты умеешь серфить? – удивился я.
– Он умеет себя калечить, – с издевкой сказал дядя Джанни. – А еще – сделать так, чтобы меня хватил инфаркт. Именно это и произойдет, если он залезет на эту штуковину.
– Я два года подряд завоевывал золотую медаль на региональном чемпионате по виндсерфингу, – похвалился племянник.
– Серф – это другое. Да и спасатель сказал, что сегодня неподходящая погода для таких выкрутасов.
Не отвечая, решив одновременно бросить вызов дяде, капризным волнам и потемневшему горизонту, Леоне с обычной дерзостью направился навстречу судьбе.
– Ну так что ты имеешь против плавок? – спросил дядя Джанни, растягиваясь на циновке.
Я объяснил, что мгновенно сгораю.
– А на солнцезащитный крем у тебя аллергия?
Заводить песню о патологической стыдливости и брезгливости казалось мне не лучшим решением. Поэтому, последовав примеру Леоне, вместо ответа я лишь улыбнулся.
– Знаешь, что я заметил? – не унимался дядя. Приподнявшись, он возился с трубкой и потертой кожаной табакеркой.
– Что?
– Ты всегда боишься.
– Боюсь?
– Да-да, боишься.
На этот раз я не мог не уточнить, что он имеет в виду.
– Мальчик мой, ты всегда начеку, настороже. Само по себе это неплохо. Напротив. Это признак зрелости. Ты все обдумываешь, у тебя есть голова на плечах. Однако – прости, если я обращаю на это внимание, – ты никогда не отпускаешь вожжи. Слишком обеспокоен реакцией окружающих. Словно пытаешься защитить их от них самих. Так вот, знай, что другие не мучаются подобными угрызениями совести. Не задумываются, как себя вести, чтобы не причинить тебе вреда: они делают то, что хорошо для них самих. И ты должен вести себя так же. Серьезно. Грех не наслаждаться жизнью в твоем возрасте. Я хочу сказать: нельзя все контролировать. У кого ты этому научился? Гвидо был не таким. Наоборот. От матери? Вряд ли. Она на редкость упертая.
Ну вот, подумал я. Опять виноват отец. Это он воспитал меня трусом. Хотя наши дипломатические отношения были как никогда напряженными, мне было жаль оставлять без ответа обидные намеки на человека, которого я по-прежнему считал образцом для подражания. Но как дать дяде достойный отпор?
– Надеюсь, что завтра, когда каникулы кончатся, ты опять не исчезнешь с радаров, – неожиданно сказал он.
Это не прозвучало как упрек – скорее как пожелание, в котором было заложено сожаление, что ему не суждено сбыться. Зная дядю, надо признать: он выразился очень мягко. В одном уголке рта у него была зажата трубка, из другого нервно вылетали облачка дыма.
– Должен признаться, – продолжал он, – я думал, что после Песах ты объявишься. Я на это рассчитывал. Вроде тебе понравилось. Я надеялся, что ты позвонишь. Навестишь меня. Я, как влюбленный, не отходил от телефона. А ты оказался неумолим. Ты, мальчик мой, этого еще не знаешь, но в душе ты настоящий Дон Жуан.
Он
