Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Ниже идет сокращенный перевод эпической части свитка.
История Мотыги
У человека по имени Кынь, что значит «Мотыга», был брат, господин Хэ. Этот Мотыга возделывал огородное поле. В бороздах произрастали живые ростки, которые втягивали ветер, воду и свет, и их корни достигали больших размеров. Иные выбрасывали вверх стебли, на их вершинах развевались листья, цветы и возвращали небу заимствованный у него цвет и воздух.
Господин Хэ гонял овец с места на место. Старший брат был внутренне недоволен:
— Растения неподвижны. Они цветут и толстеют. Пустой человек господин Хэ.
А Хэ гонял овец против ветра высоко на холмах.
Мотыга изредка наблюдал за ним. Вот он увидел, как Хэ положил поверх деревьев барана и стал жечь.
Рыжее огненное дерево высоко простиралось над бараном господина Хэ. Мотыга подложил к пламени вздутые корни, но рыжее дерево не росло. Тогда он взял в руки мотыгу и убил господина Хэ. Пошло много крови. Земля вокруг растрескалась и стала впитывать кровь. Кынь снова попробовал копать землю. Тогда кровь стала кричать. Мотыга испугался и убежал.
Он ушел, махая копьем, в направлении солнечного огня на ту сторону земли, где кровь более не кричала.
История Плуга
Седьмой потомок Мотыги был существом, наделенным дарованиями. Возможно, он был драконом. Так думали, потому что его жены носили странные имена. Сам же он звался Лямка или Лемех. Последнее означает «лезвие плуга», Плугом его и звали.
Он любил своих жен и сочинил им следующие стихи:
Старого — за пощечину
Малого за зуботычину… —
в таком роде.
(От повествователя:
Это было очень давно, во времена
Великого Царя Двух Рек
И Царя Страны, где отдыхает Бог
И велеречивого Царя Земли Вершин
И так называемого Царя Народов —
как раз когда Самоедский Бардак шел походом на Воню Нарымского, году этак в 1453-м, по иной хронологии.
Мы же вернемся и продолжим Текст из Трухи.)
Плуговы дети носили имена: Господин И, Господин Ю и Господин Ту. Последний пошел по ремеслу отца — по меди и по железу. Господин Ю поселился между Желтой и Красной рекой и завел у себя нежные нравы. Он научил вещи подражать звукам голоса и наслаждался их голосами, когда вызывал их губами и пальцами рук. Господин И, старший брат, откочевал на север.
Это очень важное известие, потому что Тарбаган происходил, кажется, из рода И. Говорят, Тарбаган увидел свет в юрте, в чуме, в кибитке, в домике на колесах или, наконец, в фанзе.
История Сита
Некто Сито родился уже после того, как убили господина Хэ. Думали, что он для того и родился, чтобы жить вместо мертвого: земля еще пустовала.
Сито редко радовался и выражал досаду и страх. Он боялся, что его тоже убьют. На небо он смотрел с напряженным ожиданьем то счастья, то несчастья, робел и наглел. Со временем он вообразил, что рожденье и смерть происходят от одной причины. Такими рассуждениями он привел небо в смущенье. Но слов тогда было немного.
Постепенно все стало другим. Потомки Сита были первыми, кто начал различать движения и вещи, так как это уменьшало страх. Но в глубине души они не изменились.
ВСЁ ЕЩЕ О ПРЕДКАХ
Прервем речь Кипарисовых Игл. Напрасно думают, что прошлое содержит все любопытное. Прошлое подобно изнанке вещей. Оно тошнотворно.
Встанем лицом к морю: Лана была из числа потомков Сита. Ее отец был совершенно лыс.
А теперь — передом к лесу: дед Тарбагана мухоморы ел как мух. Сын той земли, он привык питаться произведениями почвы, на которой вырос. Нужда превратилась у него в добродетель, добродетель в наслаждение, наслаждение в привычку. Привычка вновь рождала нужду. Зубов давно не было, был стар, поэтому ел всласть и помалкивал. Потом сидел и летал, уставивши глаза как от спиленных суков, а дела делала бабка. Собирала трын-траву, белену и череду. Рвала иван-чай с молочаем, брала также рис-схизис, который сушила. Папавер перетирала и с мятою жгла, а крапиву мяла. Немного копала. Находила, бывало, перья, крылышки, а то и всю тушку. Особенно радовалась, когда попадался ей сычик. Схватит и трясется: «Сычик, сычик ты мой…»
Обратимся опять к закату.
О том, кто там что ест, можно рассуждать до бесконечности. Ева, например, обожала яблоки. За яблоко она готова была отдать даже вечную жизнь. Конечно, Змей подкатился к ней, когда она была беременна.
— Вообще-то, — она говорит, — нам нельзя. Плоды эти чистая отрава.
— Нет, — говорит Змей, — если понемногу, то можно. Даже просвещает и просветляет. Как, знаешь, лекарство — залпом оно и правда, пожалуй, вредное. А одно на двоих — немыслимое счастье, я сам пробовал.
Раньше причины и следствия часто менялись местами. То и дело читаешь такое: «Ей вдруг захотелось ягод, она поела и родила (сына)». Словно бы от ягод. Возможно, в этих прихотях что-то есть. Иногда ей хотелось какую-нибудь зверюшку, насекомое. Нет ли и здесь таинственной связи? «Она вдруг изловила паука и родила…» Будет ли тот, кого она родила и вскормила, помнить о том, кого она изловила и съела? Пойдет ли он во флот тралмейстером? Или будет бить мух, словно Домициан, римский кесарь? Или соберет живых пауков, чтобы наблюдать их схватки в банке, как это делал философ Спиноза?
Если же даму принималось после этого рвать, то оттого лишь, что живет она уже давно не в раю.
Хотите знать, чем питалась Ланина мама, когда была ею на сносях? Извольте. Она ничем не питалась. Ее тошнило от пищи. Или — извольте… Она питалась сентенциями будущего отца, от которых ее мутило.
Внешняя сторона хоть и малосущественна, но такова. Отец Ланы был профессор в одном из университетов столицы, жена — его ученицей. Не питая страсти к учению, она питала другие страсти, и вот она на сносях. А ела она мутные порошки в коробках, истребляла жидкую воду, втирала в себя ртуть, нефть, земляное и бамбуковое масло, сурьму, хурму и сулему. Изредка пощипывала рыбу
