Золотой ребенок Тосканы - Риз Боуэн
Хьюго прикончил поленту с оливковым маслом, которую она принесла ему, и вернул ей ткань, в которую была завернута тарелка. Она сложила ее, затем подняла голову и спросила:
— Ты тоже все время думаешь о своей жене, как я думаю о нем, моем Гвидо?
— Нет, — ответил он. — Боюсь, что нет. Нечасто. Недостаточно часто.
— Ты счастлив в браке?
— Если честно, то нет. Мы слишком разные. Мы познакомились во Флоренции, когда были студентами. В Англии я, скорее всего, никогда бы не встретился с ней. Я родом из знатной семьи, а она была, ну, в общем, из среднего класса, можно и так сказать. Ее отец — служащий банка. Ничего плохого в этом нет, просто дома мы бы никогда не встретились. Но мы оба разделяли страсть к искусству. И она была так хороша со своими прелестными ножками! Она любила веселиться, танцевать и пить вино. Мы были иностранцами в чужой стране, и это сближало нас еще больше. — Он замолчал, чтобы убедиться, поняла ли его София, а затем продолжил: — Я-то думал, что мы проведем год во Флоренции, а потом расстанемся, но мы были молоды и неопытны. Когда Бренда объявила, что ждет ребенка, я поступил правильно — женился на ней. Какое-то время мы жили в Лондоне. Я рисовал и работал в художественной галерее. Родился ребенок. Все было замечательно.
— А потом? — спросила София. — Что-то пошло не так?
— А потом здоровье моего отца ухудшилось — во время Первой мировой он был отравлен газом. Он позвонил мне и сказал, что я нужен ему в Лэнгли-Холле, потому что он больше не может управлять имением. Поэтому я привез Бренду с сыном жить в наш большой дом в провинции. Она этим очень тяготилась. Слишком уж далеко от светского блеска, городской жизни и веселья. И она так и не поладила с моим отцом.
— Так что же будет, когда ты вернешься домой?
— Я не знаю, — сказал он. — Поживем — увидим.
— Она хотя бы любит искусство. Это хорошо, — задумчиво проговорила София. — Расскажи мне о своем творчестве и учебе. Мне очень интересно.
— Не сейчас. Тебе нужно выспаться. Иди домой.
— О, но мне нравится слушать об искусстве, — сказала она. — В этих местах творило столько великих художников: Микеланджело, Леонардо, Фра Анджелико, Боттичелли…
Хьюго был впечатлен. Он спрашивал себя, может ли какая-нибудь крестьянская девушка в Англии назвать имена английских художников?
— Ты знакома с живописью?
Она пожала плечами:
— Картины великих украшают наши храмы. Однажды перед войной я ездила во Флоренцию со школьной экскурсией. Я поверить не могла, что кто-то может рисовать так восхитительно. А скульптура? Ты видел Давида Микеланджело? Монахини сказали, что мы не должны смотреть на него, потому что он голый. Но он прекрасен, не так ли?
— Так ты все-таки посмотрела? — Хьюго засмеялся.
Она смущенно улыбнулась:
— Я лишь изучала великое искусство. Это не грех. Ты рисуешь обнаженные тела?
— Боюсь, что нет. — Он снова засмеялся. — Люди на моих пейзажах всегда одеты.
— Хотела бы я увидеть твои картины. Если бы я могла достать тебе краски и бумагу, ты смог бы нарисовать местный пейзаж. Он такой красивый, правда?
— Верно, — согласился он. — Но краски и бумага — это последнее, о чем стоит сейчас беспокоиться. — Он взял ее за руку, и она не противилась. — Тебе правда пора идти, — сказал он. — Ты заболеешь, если не будешь высыпаться.
— Бабушка говорит, что я совсем обленилась, потому что сплю до семи, — усмехнулась София. — Она-то всегда встает в пять. Привычка со старых времен. Ей восемьдесят один год, и она все еще рвется помогать в поле. Она уговаривала меня взять ее на уборку репы, уверяла, что чувствует себя бесполезной, сидя безвылазно дома и ничего не делая.
— Репа готова к уборке?
— Скоро будем убирать. Перед Рождеством. Вот будет хорошо, если я смогу обменять часть урожая на продукты, которые нам нужны на праздник. Это так странно. В прошлые годы мы всегда пекли что-нибудь. Теперь будет только каштановый торт, и то если нам повезет. Ни сухофруктов, ни сливок, ни масла и мяса тоже наверняка не будет. Скромная трапеза.
— Будем надеяться, что это последний такой праздник и немцы будут окончательно побеждены.
София перекрестилась.
— Твои слова да Богу в уши, — сказала она.
Глава 22
ДЖОАННА
Июнь 1973 года
«Если подумать, этот след вполне объясним, — размышляла я. — Видимо, агенты жандармерии хотели найти улики на месте преступления. Может, проверяли мое окно на наличие отпечатков пальцев. Но если это не был официальный обыск, значит, кто-то наблюдал за домом и видел, как я ухожу».
Я обернулась и с облегчением услышала голос Паолы, просящей Анджелину принести ей миску. Я поспешила к ней, и она показала мне, как правильно выбирать цветки цукини и как их собирать, следя за тем, чтобы не повредить стебель. После этого Паола срезала несколько артишоков, выкопала редис и отобрала пару спелых помидоров. Затем она остановилась у грядки с травами и нарвала разных листьев, которые я не могла опознать, но, держа их в руках, чувствовала великолепный пряный запах. Наконец мы вернулись к дому, и я поймала себя на том, что оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. Пока мы шли, Паола болтала, рассказывая Анджелине о нашей встрече с карабинерами и о том, что говорили горожане.
— Вот видишь, я была права, — нахмурилась Анджелина. — Я же тебе говорила, что это потому, что Джанни связался с дурной компанией. Ему нравилось заигрывать с опасностью. Вот почему он был убит.
— Но зачем бросать его в мой колодец? Вот что я хотела бы знать! — возмутилась Паола. — Почему бы не расправиться с ним возле его дома? Тот куда дальше, и шансов остаться незамеченными среди деревьев куда больше. Почему им было не пойти за ним туда?
— Возможно, он заметил, что за ним следят. А может, отбивался, и им пришлось убить его поскорее. — Анджелина пожала плечами. — Давай займемся обедом, мама. Я проголодалась и уверена, что синьорина Джоанна тоже.
— Тогда накрывайте на стол и нарезайте хлеб, — сказала Паола, входя впереди нас на прохладную кухню. — Доставайте салями и сыр и помойте редиску.
Она повернулась ко мне со словами:
— Теперь смотри внимательно, как мы фаршируем цветки
