Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Мы живем среди природы, нераздельно с нею, и я буду узнавать тебя в других собаках, ты мне будешь чудиться в скулении щенка, который родился где-то в середине июля, в полете орла и даже в скрипе половиц нашего домика. Твоя душа будет здесь, твоя сила тоже. Иногда это будет звучать фальшиво, хотя будет возникать совсем не случайно, и очень редко будет что-то значить на самом деле. Мои товарищи по связке могут, например, заметить, что я что-то шепчу перистым облакам или зашатавшемуся камню, но они ничего не скажут, потому что давно живут в горах и никогда не напрягут людей из своей связки каким-то осуждением. Наоборот, подумают, что общение с камнями и туманом – это доверие к будущему. Жгучие слезы покажутся щекам более снисходительными, просто горячими. Корде научится пить самостоятельно.
Узда утешений, которая до сих пор не оказывала никакого действия, начнет ощущаться и будет помогать справляться с тоской. Жить так же счастливо, как жил ты, жил каждый день, не быть таким, каким бы ты никогда не захотел видеть меня, – мрачным, угрюмым типом, каким я стал с июля; не сосредотачиваться на твоей смерти (да, именно так я смогу тогда сказать) как на окончательном событии, но увидеть в тебе то значительное существо, которое, пройдя через нее, будет пребывать вечно, – вот те мантры, которые понемногу оживут во мне, сначала просто как существующие, а потом как помощники, для того чтобы почувствовать себя лучше. На крутых склонах Мирантена снег по колено, и я вспомню о твоей неиссякаемой энергии и поднимусь на освещенную солнцем вершину, а не застряну в ледяной тени. У меня появится новое дыхание. В общем, замаячит совершенно невероятное предприятие – мне захочется достичь твоей высоты. «Только время», – говорят перевязки, и это до обидного верно, «тик» и «так» соразмеряют и формируют человека гораздо надежнее, чем он сам распоряжается ими. Будут дни, когда время будет работать хорошо и его хватит, чтобы порадоваться, а в другие дни – полный провал, усугубленный чувством вины из-за того, что попытался сбежать от печали потери.
Но на самом деле речь идет о поиске способа, который поможет не отгораживаться от жизни, скорее о дисциплинарной мере, а не о велении сердца. Настанет время неопределенности, дней черных и белых в зависимости от часов, что тикают в душе. Потом все как-то приладится. Возвращаться в жизнь приходится с осторожностью. Например, в солнечный день мы вместе с веселой компанией отправимся в лес Пелаз за лисичками, или пойдем к Фелисьену, чтобы раздуть в памяти уголек, посидев в уютном кафе. Мы прикоснемся к стенам, которых касался ты, пройдемся по коврику – ты лежал на его дедушке. Мы будем говорить, как обычно говорят старики: «Ты помнишь, это было, когда Убак…» – «Спрашиваешь? Как я могу не помнить!» Конечно, я помню нашу тогдашнюю жизнь. И может случиться, что мы посмеемся, вспомнив, как ты с палкой в зубах не смог протиснуться между двух ясеней, или другой случай – ты прошел под юбками двух дам, соседке это очень не понравилось, а Жаклина ничего не сказала. А в другой день все это станет невыносимым, и мы поспешно вернемся к нашему очагу, где нам легче плакать. Ночью – если это плохая ночь – я увижу тебя бродячей собакой, одинокий, грязный, ты бредешь дорогами Марамуреша, низко опустив морду и шарахаясь от незнакомцев. Но в целом мы потихоньку двигаемся вперед, всплывают и понемногу занимают свое место в памяти хорошие воспоминания, доступнее для нас становится обычная благополучная жизнь. Мне снова удается иногда мечтать – мечты самые скромные, не те, что могут рассеять горечь утра, но все-таки. Мы пока еще не приручили наше горе, но научились как-то с ним ладить, как-то договариваться, а это уже немало!
Мы будем ходить в гости к тем людям, которых ты любил, но вообще-то ты любил всех на свете, так что мы будем навещать тех, кто отдавал тебе должное и тоже тебя любил. Это в первую очередь Жако. А что касается еще кого-то, то если эти люди не сумели тебя оценить во всей полноте твоих сил, то чего стоит их чувствительность к пустоте после тебя? В общем, тем хуже для них.
У нас снова получится чему-то радоваться, нас приведут в восторг деревья в Бавелльском лесу, прекрасные смирнии[87] Сен-Клемана, мы не сможем отказать себе в удовольствии побывать на висячем леднике Планпинсье, танцевать на пляже, дожидаясь возвращения рыбаков, с аппетитом есть штрукли в Любляне, искупаться в горячем источнике, поднимаясь вверх ползком, вжиматься в гранит, откупорить «Вальпо» вместе с Сильвен, Жан-Ми, Соф, Себ и остальными, посмеиваться над промахами одного, переживать постольку-поскольку из-за неприятностей другого, бросать мяч упрямице Корде, бежать за озорницей Фризон, любить их, проклинать со смехом глупых людей, которые слишком громко разговаривают и слишком быстро ездят, с нежностью смотреть, как старятся наши родители, любить ветер, который треплет нам волосы, покачиваться в ритме гитары Компая[88], гулять по лесу, читать Торо[89], воспевающего людей, гуляющих по лесу, и щурить глаза, когда смеемся. В общем, мы будем упорно продолжать двигаться, пока не доберемся снова до чистого листа, пока снова не откроемся неисчерпаемым красотам мира, и тогда, если солнце засияет в тишине над горизонтом, мы потянемся к его сиянию, а когда у нас появятся новые жизненные планы, нам захочется их осуществить. И это немыслимое счастье, возможно, будет просто коротким отдыхом от горя.
Сейчас я отвожу взгляд, а тогда я снова буду замечать присутствие собак повсюду: в тысяче метров серый коврик, на противоположном тротуаре, бежит довольный среди идущих ног, голова на балконе или следы на берегу озера. Собаки. Когда любишь, просыпается зоркость хищника, она у меня пропала, она у меня появится. Я буду чувствовать их присутствие, наши взгляды будут встречаться, я пойму, надо познакомиться или пройти мимо, заговорить или промолчать, протянуть руку или наклониться. Ко мне как будто вернется чувствительность. И кто-то из этих незнакомцев захочет, чтобы их приласкали, и я не откажу им, они ведь мне ничего плохого не сделали. Я буду гладить их за двоих, и кто знает, может быть найдется хоть один, кто передаст мне весточку.
На какие-то минуты я о тебе вдруг забуду. Нет, это будет не то забвение, о котором принято говорить, не то, в котором черпают силы, чтобы жить дальше, оно будет очень деликатным, исчезновение без хлопанья дверьми – просто вдруг тебя не будет в моих мыслях. Сначала всего на несколько секунд – роль костылей сыграет какое-то резкое движение, толпа, вспышка света, разговоры. А потом целые часы и даже целые ночи, хотя вокруг тихо, – но нет, ничего нет. И все же ты вернешься ко мне в мысли очень тихо или, наоборот, влетишь на всех парах, в зависимости от того, каким будет этот день. По сути, мы опять станем добрыми друзьями, навещая друг друга, когда придется и если сложится. Но будет случаться и другое: в самом неподходящем месте, без крика SOS, «реки на щеках», как поет Сушон. Потоки слез, потому что обходился без них всю неделю, и остановить их невозможно, и покажется, что все опять сначала, снова все по полной, только укусы злее в отместку, но почему бы и нет, в конце концов? Я охотно приму эту боль, пусть мучает меня снова. «Жизнь – вальс, пусть идет как идет», – говорил дедушка Люлю. Это может случиться во время урока танцев у пятых классов, когда звучит знаменитая американская песня, – кто знает, может быть. Или, может, в доме, совсем новом и очень красивом,
