Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Он вошел, принялся бесцельно перебирать истории болезни, стараясь не смотреть в сторону шумной компании. Тарелка с пельменями к тому времени опустела; на столе появилась еще одна бутылка водки. Ольга куда-то исчезла — по-видимому, посчитала свою роль на сегодня полностью выполненной. Вот и хорошо — не будет пошлости с поцелуями в предбаннике, задранными халатами и помадой на небритых щеках…
И тут зазвонил телефон. Пришлось взять трубку:
— Хирургия, Платонов.
— Приветствую, Виктор Сергеевич, это Шаронов.
Машинально приложив палец к губам, чтобы никакие пьяные выкрики не достигли ушей ведущего хирурга, Платонов поприветствовал его в ответ.
— Как обстановка в отделении?
— Все спокойно, тяжелых нет, — ответил Виктор.
— Начальник на месте?
— А куда же он денется… В перевязочную вышел, — сказал Платонов, посмотрев на Рогачева. Тот благодарно кивнул.
— Суть проблемы — везут вам обожженного. Тут недалеко, скоро будут, минут через пять. Если исходить из того, о чем мне доложили, — место ему в реанимации. Будь готов принять больного, ты ж у нас по комбустиологии «академик». Если начальник при памяти — пусть тоже подходит. Но тебе я тут доверяю. У нас тех, кто по ожогам проучился в Питере, лет двадцать не было. Посмотришь — перезвонишь. Нужна будет моя консультация — подойду.
— Понял, выхожу. Если все плохо, будем просить эвакуацию в округ или в краевой ожоговый центр?
— Если все плохо, то он никуда не долетит, ты же знаешь… Хватит рассуждать, выполняй.
Гудки. Виктор задумчиво смотрел перед собой, собираясь с мыслями.
— Чего там случилось? — Рогачев пытался аккуратно отрезать кусок сала, но у него плохо получалось.
— Нам ожог везут…
— Ожог? Кто?
— Непонятно. Ведущий не сказал. Вы тут особо не дергайтесь — я схожу, посмотрю сам. Будет нужна операционная сестра — вызову, все сделаю. Потом только подпись поставите.
Взяв со стола ключи и сотовый телефон, Платонов вышел из здания. Идти было далеко, госпиталь старый, со столетней историей, барачного типа. Каждое отделение занимало свой корпус, что создавало определенные неудобства — не набегаешься на консультации, а зимой и подавно. Но порой в этом находились свои плюсы — шагая от корпуса к корпусу, Виктор успевал подумать, взвесить шансы свои и больных, вспомнить учебники и лекции, сделать какие-то предварительные выводы и надиктовать самому себе диагностическую программу-минимум.
Вот и сейчас — перед ним вставали таблицы определения глубины ожогов, схемы переливания крови и растворов, он видел сразу многих своих пациентов — и тех, кто скончался, и тех, кому удалось выкарабкаться с того света. Все они в эти минуты смотрели на него и ждали — сможет ли…
Возле входа в реанимацию стоял медицинский УАЗик с распахнутыми задними дверцами. Внутри никого не было; водитель курил в сторонке.
— Привезли? — зачем-то спросил Виктор, хотя все и так было понятно.
— Привезли, — кивнул водитель. — Теперь машину проветривать неделю…
Платонов и сам чувствовал запах горелого мяса, свойственный только человеческому телу. К нему примешивались другие запахи — то ли пластмассы, то ли еще чего-то, сразу разобрать было невозможно, да и незачем. Понимающе кивнув шоферу, он вошел внутрь.
Возле входной двери лежала какая-то куча тряпок. Виктор перешагнул ее и понял, что это куски одежды, снятой или срезанной с обожженного. Посреди этого пахнущего свежепотушенным костром вороха светилась офицерская звездочка.
В отделении вовсю царила рабочая суета; реанимация в такие минуты напоминала Платонову муравейник. Сестры и санитарки мелькали у него перед глазами, заставляя порой путать, с кем поздоровался, а кого видит впервые. Он заглянул в реанимационный зал, заметил своего подопечного на дальней от двери кровати и прошел к начальнику отделения.
Борисов рисовал карту.
— Здорово, — протянул Платонов руку. Они поприветствовали друг друга, склонившись над листом с расписанным на нем лечением. — Ты быстро…
— А чего тут думать? — пожал плечами Борисов. — Майор Никитин. Секретчик из штаба армии. Не жилец. Но надо все сделать так, чтобы не было мучительно больно.
— Не жилец, говоришь? — Виктор присел на диван. — А что там с обстоятельствами?
— Не знаю. Мне вот привезли — будь любезен, лечи. Ты смотреть-то его будешь?
— Буду, конечно, — Платонов встал, надел маску, бахилы и вошел в зал. Тот же запах, что был в машине, наполнил и реанимацию.
На белоснежных, но местами испачканных копотью простынях лежал совершенно голый человек. Его грудь и лицо были ровного светло-коричневого цвета, напоминая кожу дубленки. Руки обуглены до черноты, пальцы сжаты в кулаки; даже стоя в дверях, Виктор видел вскрывшиеся суставы пальцев. Еще через несколько секунд он определил, что у майора вывихнуто плечо, и откуда-то потихоньку натекает лужица крови — похоже, на ногах были какие-то раны. Подойдя ближе, он машинально отметил сильную одышку, прикоснулся пальцем к груди…
— Надо делать разрезы, дышать он не сможет даже на аппарате, — сказал Платонов. — Звоните в неотложку, пусть сестра подойдет. Скажите — ожоговые раны обработать…
Дыхание раненого было свистящим.
— Внутри тоже все сгорело, — покачал Виктор головой. — А Борисов не так уж неправ…
Вернувшись в кабинет начальника, он вновь сел на диван, закинул ногу на ногу и спросил:
— Руки сгорели, грудь тоже. Лицо — не восстановить. Легкие — скорее, всего, бульон. Наваристый… Как его лечить? Ладно, сейчас сделаю послабляющие разрезы, задышит лучше. Ты в него трубу засунешь…
— Даю ему сутки, — прокомментировал ход мыслей хирурга Борисов. — Шок — три. Процент поражения — свыше шестидесяти. Основные ожоги -…
— … Третьей бэ степени; есть, правда, кое-где четвертой, — закончил Виктор. — У нас таких было мало. Помнишь, прапорщик, которого вольтовой дугой долбануло в локаторной чаше? Тот трое суток протянул, причем в полном сознании.
— А на четвертые… — Борисов развел руками.
— И у него не было ожога дыхательных путей. В принципе, с твоим прогнозом согласен. А кто его привез? С кем поговорить о случившемся? Сейчас ведь нагрянут и из части, и из прокуратуры, и из округа. Мне надо будет всем отвечать.
— Я — не в курсе, –- открестился Борисов. — Мое дело — сам знаешь, какое…
Платонов кивнул.
— Виктор Сергеевич! — позвали из зала через несколько минут. — Сестра готова. Вас ждут.
Он вернулся к кровати, надел протянутые перчатки, протер их спиртом
— Скальпель, — сказал, не оборачиваясь. В руку вложили лезвие. Он наклонился к майору, кинул взгляд на системы для переливания, через которые в вены ног капала плазма, спросил: «Обезболили?» и, получив положительный ответ, приложил скальпель к обожженной груди.
Ему показалось, что он режет старый футбольный мяч.
7
С жарой бороться было нечем — японский кондиционер, врезанный в оконную раму кустарным способом, умудрялся сжигать один трансформатор за другим, за что был предан анафеме еще в прошлом году. Вентилятор уныло гонял теплый воздух по ординаторской, временами потрескивая от прикосновений к помятой защитной решетке, но это лишь напоминало ветер в пустыне.
Платонов сидел в одних зеленых операционных штанах, сбросив верх от костюма на спинку стула; это не спасало, капельки пота периодически сбегали по шее и груди, он вытирал их ненужной уже маской, что держал в левой руке; в правой была ручка, ей Платонов медленно записывал в историю болезни, взятую к себе из реанимации, результаты сегодняшней перевязки Никитина, временами прищуриваясь и вспоминая состояние ран.
Было около часа ночи. Очередное дежурство, шестое; последнее в июле. Он любил, когда их много — четыре или больше. Месяц, в котором их было три, он считал неудачным; месяц с одним или двумя дежурствами он просто вычеркивал из жизни.
«…На передне-внутренних и задних поверхностях обоих бедер определяются участки глубокого ожога мертвенно-бледной окраски, без волосяного покрова и с отрицательной спиртовой пробой…», — написал он, тихо проговаривая каждое слово. На последних буквах чернильная ручка отказалась написать черточку в букве «й». Платонов встряхнул ее, как термометр, постучал аккуратно кончиком пера о перекидной календарь, попробовал — ничего.
— Час назад только заправил, — покачал он головой, открыл ящик стола и достал футляр от ручки. Лист бумаги из принтера он
