Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
В прихожей стоял туман. Такой же, только гуще, обволакивал комнату. Страшно представить, что делается в кухне – хотела заглянуть и туда, но раскашлялась. С сумкой на плече, зажимая рот и нос обеими руками, выскочила на площадку, усилием воли попыталась остановить приступ кашля, неудержимый, как последние содрогания.
Немного переведя дух, протянула приготовленные с вечера деньги, завернутые в бумагу – белый листок А4.
– Три часа – как минимум. А лучше завтра, – он повторил то, о чем предупреждал заранее; строго и угрюмо: от былой, телефонной, нежности не осталось следа.
Проводив глазами кряжистую фигуру – тараканий отравитель шел, заметно сутулясь, покачивая сумкой с причиндалами; прежде чем войти в лифт стянул с себя респиратор, – она задумалась: куда мне теперь деваться? К матери не хотелось. К кому-нибудь из театральных? Без предварительной договоренности неловко, у всех свои дела, елки. К тому же придется объяснять, рассказывать про нашествие, про то, что все пропитано отравой насквозь, дышать невозможно… Пойдут слухи, уж это как пить дать: в театре секретов нет; будут шарахаться: мало ли, притащила таракана. На себе или в сумке… Пересидеть в кафе? Она почувствовала, что смертельно устала: чужие разговоры, случайные взгляды, запахи пищи – выше ее сил.
Вздохнув, спустилась во двор, добрела до детской площадки, плюхнулась на скамейку, засекла время.
Мария бродила по улицам; торопя тягучее время, поглядывала на часы – потом смирилась, бросила: как будет, так и будет. Ее покойный отец любил повторять: «Не бывает так, чтобы не было никак». Продрогнув до костей – в январе и на ходу холодно, – села в первый попавшийся автобус. Доехала до кольца – кольцо черт знает где, на какой-то, господи прости, Арцеуловской аллее. Кондуктор, женщина из приезжих (по их, восточному, обычаю в платке до бровей), подошла, спросила участливо: «Вы… заблудились?» – «Скорее, потерялась», – она ответила улыбкой, словно приглашая поиграть в слова. Та глянула недоверчиво – бросила хмурый взгляд из-под платка: «Если не выходите, плати́те». – «Я платила». – «А надо снова», – восточная женщина, которой явно не хватало слов, нарисовала в воздухе кольцо.
К исходу срока, обозначенного отравителем, этих замкнутых колец накопилось три. Кондуктор больше не спрашивала – молча протягивала руку за оплатой. Она думала: как судьба. Сходя на своей остановке, хотела попрощаться, но та смотрела мимо. Она повторила про себя: «Как судьба».
На лестничной площадке – прямо под ее дверью, на коврике – лежал респиратор. Она обернулась к лифту, словно вызвала из небытия сутулую, кряжистую фигуру; пальцы отравителя, снимающие сдвинутую на сторону маску. Ждал, когда она уйдет, караулил за гаражами, вернулся и подбросил?.. Зачем?
Заглушая ничем не обусловленные, огульные подозрения, перевела стрелки на соседей: «Понаехали, развели тараканов. Те размножились, поползли ко мне… Я вызвала специальную службу. Тараканы, спасаясь бегством, кинулись обратно – к ним. Те унюхали отраву, все поняли и подбросили. – Логика, которую она пыталась нащупать, восстанавливая цепочку событий, здесь ломалась: – Подбросили, чтобы – что? А ничего. Просто так, из мести», – брезгуя дотрагиваться голой рукой, а даже и в перчатке, подцепила респиратор носком сапога, осторожно (услышат, крику не оберешься) подпихнула к самому краю глубокой лестничной шахты. Хотела к ним, под дверь: дескать, не на ту напали! – но не рассчитала: мелькнув свернутым на сторону клапаном, респиратор пролетел мимо третьего этажа и скрылся в глубине.
– А и пусть, не очень-то и хотелось, – она отошла от края шахты; пошарила в сумке, достала связку ключей.
Сладостная мысль: «Это не они, это я отомстила, напустила на них их же тараканов», – покружив, точно пестрая бабочка, вылетела в окно: первым делом, помятуя строгие наставления отравителя, она открыла одно за другим все окна – стояла, пронизанная холодом, пока не сообразила натянуть толстенный шерстяной свитер и для верности обвязаться пуховым, забытым как-то раз матерью платком. Тонкий запах отравы мешался с приторным запахом духов – не перебивал, а странным образом его дополнял: один – логическое продолжение другого. В свалявшемся платке, как в цепких материнских руках, она вытерпела полчаса – отравитель наказывал: надо час.
Потом, когда все рухнуло, ушло из-под ног, оставив ее наедине с липким, как густая смола, страхом, она – мысленно возвращаясь в тот зимний день, пропитанный запахом отравы, духами и холодом (эдакий безумный коктейль, составленный из, казалось бы, несовместимых ингредиентов – а на деле еще как совместимых!), – терзалась, мучая себя вопросом: не здесь ли крылась ошибка, определившая все дальнейшее…
Но сейчас, затворив распахнутые настежь окна, она праздновала победу – обходя квартиру, как поле боя (ей вспоминалось что-то литературное, из школьной программы), собирала в мусорный совок сухие, скукоженные трупики, выметая их из-под кухонного стола, из-под кровати, из-под ванны; даже из-под ковра – тараканы, опоенные отравой, умудрились забраться и туда. Морщась и подавляя естественную брезгливость, рассматривала полупрозрачные, словно вымоченные в хлорном отбеливателе, тельца – сквозь тонкий слой эпителия проглядывали их мельчайшие, едва различимые простым глазом внутренности.
Упоительное, ни с чем не сравнимое чувство победы, одержанной над ползучими, попутавшими берега тварями, наполняя ее до краев, торопило немедленно, не откладывая до завтра, избавиться от трупиков: не ровён час, оклемаются. Перевязав мусорный пакет, перетянув его крепко-накрепко завязками, она спустилась во двор.
Из-под арки и, как нарочно, ей навстречу, поводя электрическими усиками, выезжала машина – водитель двигался медленно. Она задержалась у парадной, думая пропустить его вперед. Едва въехав во двор, он остановился и заглушил мотор – одновременно опали и погасли усики.
Приняв такие его действия за приглашение, она перекинула мусорный пакет из одной руки в другую и, глядя под ноги – переступая через смерзшиеся снежные колдобины, – двинулась в сторону помойки.
Не успела она дойти, как услышала сзади, за спиной глухое рычание мотора. Но шла, не сворачивая с узкой тропинки; отгоняя опасливые мысли, твердила про себя: «Он меня видит, я – не невидимка», – с каждым следующим шагом чувствуя, как ее вера в собственную неуязвимость истончается, покрывается множественными прорехами. Лучше сказать, подпалинами. Сквозь нарушенные кожные покровы проникало – в святая святых ее не успевшего отогреться тела – осознание беззащитности перед будущим, которое еще только предстоит. Она попыталась сойти с тропинки, но свет горящих фар держал ее мертвой хваткой, захватив с обеих сторон: ей представились гигантские, размером с полдвора, щипцы.
Влекомая страхом, не помня себя, она добрела до помойки – размахнулась и закинула мусорный пакет в бак. В то же мгновение все разительно переменилось: электрический свет размазало по стенам – то, что было прицельными,
