Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
Потом, разумеется: За Главного! – Василь Палыч оглянулся, ища глазами виновника успеха. Тут-то и выяснилось, что Главный исчез, ушел, не попрощавшись, что называется, по-английски. В наступившей тишине Старшая мамаша, предводительница материнской стаи, сказала свистящим шепотом, не выходя из роли: «Неушто друг сердешный сбежал!» – и все засмеялись. Впрочем, Василь Палыч и тут не сплоховал: предложил немедля, не откладывая в долгий ящик, отправить вслед телеграмму. Пьем-де за ваше императорское здоровье! Понятно, в шутку: какие в XXI веке телеграммы!
Самое смешное, телеграмма действительно пришла – в форме эсэмэски: вечером второго дня (счет премьерных дней они вели как от сотворения мира), Главный направил заявление в дирекцию. «По собственному желанию» – без объяснения причин. Узнав об этом, Василь Палыч отпустил было очередную шуточку: «Наш-то – дезертир! Покинул расположение части!» – но, под взглядом директора, осекся. Старшая мамаша потом говорила: «Засмольчил свой рот».
Театральный народ разделился. Большинство осудило, меньшинство (на волне жарких споров кто-то придумал назвать их «оппозиционной группой») – напротив, оправдывало, ссылаясь на «морально-нравственные моменты». Но потом, когда дело дошло до фамилии на афише, даже они не возражали: фамилию снять. Хотя бы из формальных соображений: в конце концов, Главный сам уволился, никто его не увольнял. Масла в огонь тлеющего за кулисами раскола подлило новое ошеломительное известие, которое, как сорока на хвосте, принес помреж. То ли общие знакомые сказали, то ли сам разнюхал, так или иначе, выяснилось, что Главный в полном порядке, живет в Берлине, в собственной квартире, подписал договор с тамошним театром, ставит для них спектакль по Чехову.
После известия о купленной загодя берлинской жилплощади жаркие споры сошли на нет. Теперь, забыв распрю, все гадали, кого пришлют на замену. Ждали решения Минкульта, от которого зависит многое: ставки, репертуар, распределение будущих ролей. Кто знает, как еще поведет себя новый главный.
Помреж меж тем приосанился, ходил по театру гоголем, приставал с дурацкими замечаниями. Остановит в коридоре, достанет из портфеля тетрадку – и ну выговаривать: и то ему не так, и это не эдак. Раньше – курица курицей, а тут, видали как – взорлил! Директор (мужик бывалый, переживший на своем посту не одного главного) по обыкновению отмалчивался, но месяца через два, видно, уловив в городском театральном воздухе какие-то подспудные течения, закрепил за ним казенную машину. Вроде как во временное пользование; но где временное – там и постоянное.
Сама она так и не примкнула: ни к осуждающему большинству, ни тем более к оппозиционному меньшинству. Не из морально-нравственных принципов – какие уж тут принципы! Своих бед хватает.
Приходя домой после очередного спектакля – едва переступив порог квартиры, она погружалась в атмосферу страха. Бродила из угла в угол, прислушивалась. При мысли об ужине подкатывала тошнота. Заставляя себя поесть, она накрывала на стол. Не на кухне (кухня – тараканья территория), а в большой комнате; как для гостей. Ставила солонку и перечницу. Бормоча: «Нож справа, вилка слева», – раскладывала приборы. Сидела одна над остывшей тарелкой, тянула время. Потом так же долго и тщательно готовилась ко сну: стоит закрыть глаза, и бессонный враг выползет наружу.
Перед тем как заснуть, листала телеграм-каналы – от потока информации кругом шла голова. Стараясь отрешиться от того, что никак от нее не зависит, она утешала себя тем, что это долго не продлится, месяц-другой – и все закончится. В любом случае не коснется ее сына. Мальчик в одиннадцатом классе. Впереди выпускные экзамены и поступление в вуз.
Однажды сама собой выскочила статья. Автор – солидный, похожий на ученого, – описывал повадки тараканов. Бывают случаи, когда тараканы, высмотрев жертву, пикируют на нее сверху, скажем, с потолка. Успокаивая своих потенциальных читателей, автор вскользь замечал, что для жертвы в этом нет ничего страшного – тараканы не клопы. Она кивала, соглашаясь, а про себя думала: лучше бы клопы. Клоп укусит, напьется крови, а этому крови не надо: заползет на потолок, будет смотреть на нее сверху, разглядывать – мысль о зловещих, полупрозрачных глазах вызывала дрожь.
По утрам, глядя в зеркало, она стала замечать, что как-то неожиданно быстро стареет: темные мешки под глазами, заломы – глубокие, в углах рта. И ладно бы – она. Надежда, ее соседка по гримерке, тоже заметила. Однажды сказала: «Да что с тобой такое? Ходишь как в воду опущенная. Похудела, кожа да кости. Мой тебе совет – сходи к врачу. Если что, лучше на раннем этапе». Надя выразилась максимально деликатно, но им обеим было понятно, что скрывается под этим зловещим «что».
С Надей они не то чтобы дружили – у той муж и двое детей, младший в школе, ровесник ее сына, старший в колледже, на последнем курсе, учится на повара, – но ей мучительно захотелось рассказать, поделиться своими страхами. Останавливало опасение. Нет, она не сомневалась, Надя ее выслушает, посочувствует, а про себя мало ли что подумает: крышу, дескать, снесло. Пока примеривалась, ходила вокруг да около, подбирала слова, Надежда раз – и уехала. Одним днем. Всей семьей, в Сербию. Написала заявление по собственному. Даже попрощаться не зашла.
Надеждин скоропалительный отъезд не остался незамеченным. Но если в иных, не таких нервных обстоятельствах пищи для разговоров хватило бы на пару дней, да и то в лучшем случае: Сергиенко – актриса на вторых ролях, найти ей замену не проблема. Сейчас, на фоне приходящих новостей и известий, все окрасилось в багровые тона.
Гроздья коллективного гнева наливались постепенно. Сперва – намеками, обиняками, как о том самом, о чем не принято говорить вслух. Мало-помалу перешли на личности: припомнили и Надькин дурной характер, и вечное высокомерие.
– Ты ей – здрасьте! А она и не взглянет. – Первая подруга матери поджала блеклые губы. – Делает вид, будто не слышит. Сколько раз такое было.
Нарушая строгое предписание пожарной части, они курили не в специально отведенной для этой цели каморке, а на лестнице. На площадке третьего этажа.
Вторая подруга фыркнула.
– Со всеми здороваться – голова отвалится.
– Дак и я говорю. Звезда мирового масштаба! Голливуд по ней плачет.
– Бери выше – исплакался!
Слово за слово, дошло и до фамилии: чему, дескать, удивляться.
До этого она слушала молча, а тут не выдержала. С Надей они учились в одном классе, вместе ходили в Дом пионеров, в театральную студию.
– Сергиенко – это ж не ее фамилия. В смысле, не девичья. – Хотела заступиться, но вышло только хуже.
Первая подруга
