Найди меня - Андре Асиман
– Мне понравилось, как мы пели, – признался я.
– И мне тоже, – ответил он.
– Тебя расстроило пение?
– Вовсе нет. Просто я растрогался, словно ты заставил меня выйти за рамки. Мне нравится, когда ты заставляешь меня выходить за рамки. И потом, я такой застенчивый, что так же легко плачу, как другие люди краснеют.
– Ты застенчивый? По-моему, ни капли.
– Ты даже не поверишь насколько.
– Ты заговорил со мной ни с того ни с сего, в общем, снял меня, да не где-нибудь, а в церкви, а потом пригласил на ужин. Застенчивые люди так не поступают.
– Так получилось, потому что я ничего не планировал, ни о чем даже не думал. Может быть, все случилось так легко, потому что ты помог. Конечно, я хотел пригласить тебя к себе той же ночью, но не посмел.
– Поэтому ты бросил меня одного с рюкзаком, велосипедом и шлемом. Спасибо!
– Ты же не возражал.
– Возражал. Я обиделся.
– И все же теперь ты здесь со мной, в этой комнате.
Он немного помолчал, а потом спросил:
– Для тебя это слишком?
– Ты снова о моем поколении?
Мы засмеялись.
Я взял ноты, возвращаясь к Леону.
– Давай я объясню тебе, как устроена каденция.
Я пролистал его коллекцию пластинок (сплошной джаз) и наконец нашел концерт Моцарта. Потом на журнальном столике восемнадцатого века я обнаружил очень сложный и дорогой с виду музыкальный центр. Пытаясь разобраться, как он работает, и, не глядя на Мишеля, чтобы он не придавал особого значения моему вопросу, я спросил:
– Кто тебе посоветовал купить такой?
– Никто не советовал. Я сам решил. Ясно?
– Ясно, – сказал я.
Он знал, что мне понравился его ответ.
– И я умею с ним управляться. Тебе нужно только спросить меня.
Через несколько мгновений мы уже слушали фортепьянный концерт Моцарта. Я дал ему немного послушать первую часть, а потом передвинул иголку туда, где, как я предполагал, начиналась каденция. Эту каденцию сочинил сам Моцарт. Мы послушали ее, и я обратил внимание Мишеля на трель, которая означала возвращение оркестра.
– Это играл Мюррей Перайя[22]. Очень элегантно, очень четко, просто великолепно. Ключ к его каденции – вот эти несколько нот, взятые из основной темы. Я спою их для тебя, а потом ты повторишь.
– Ни за что!
– Не капризничай.
– Нет!
Сначала я заиграл, а потом запел, продолжая играть и немного позируя.
– Теперь твоя очередь, – сказал я, повторяя мелодию, и повернулся к Мишелю.
Он смутился, но потом начал напевать, как я его просил.
– У тебя хороший голос, – заметил я. А потом, чувствуя вдохновение, снова заиграл и велел Мишелю петь: – Это сделает меня счастливым.
И он снова запел, а потом запели мы вместе.
– На следующей неделе я начну брать уроки фортепьяно, – заявил Мишель после. – Хочу, чтобы оно снова стало частью моей жизни. Может быть, даже научусь писать музыку.
Интересно, он так говорит, чтобы привести меня в хорошее расположение духа?
– Ты позволишь мне быть твоим учителем? – спросил я.
– Конечно. Что за глупости. Вопрос в том…
– О, молчи!
Затем я попросил его сесть и заиграл каденции Бетховена и Брамса к ре-минорному концерту Моцарта.
– Превосходно! – воскликнул я, чувствуя, что две эти каденции получаются у меня великолепно. – Есть еще много других. Одну даже сочинил сын Моцарта.
Я играл. Он слушал.
А потом в порыве вдохновения я сымпровизировал собственную версию.
– Если хочешь, я могу продолжать до бесконечности.
– Как бы и я хотел вот так вот играть.
– И будешь. Я бы сейчас сыграл лучше, если бы утром позанимался, но кое у кого были другие планы.
– Мог бы не соглашаться.
– Мне и самому хотелось погулять.
Потом, ни с того ни с сего:
– Можешь сыграть ту мелодию, которую ты играл для студентки из Таиланда?
– Ты имеешь в виду эту? – спросил я, точно зная, о какой идет речь.
– Интересно вот еще что: после того, как наш друг Леон в своей каденции цитирует несколько тактов из Вальдштейновской сонаты Бетховена, происходит нечто совсем безумное.
– Что? – поинтересовался Мишель. Столько музыкальных фактов за один день – для него это, пожалуй, слишком.
Я заглянул в ноты, потом еще раз, просто чтобы убедиться, что ничего не выдумываю.
– Похоже (правда, я в этом еще не уверен), что, процитировав «Аврору», Леон постепенно переходит к другому произведению (которое, весьма вероятно, послужило вдохновением для еще одной композиции Бетховена) – произведению под названием «Кол нидрей».
– Ну конечно, – произнес Мишель. Он еле сдерживал смех.
– «Кол нидрей» – это еврейская тема. Как видишь, она очень завуалирована, здесь ее проносят контрабандой… И я предполагаю, что, помимо профессиональных музыкантов, только евреи, знающие нотную грамоту, поняли бы: основное содержание каденции – не Бетховен и не «Аврора», а «Кол нидрей». Эти несколько тактов повторяются семь раз, так что Леон точно понимал, что делает. А после он, конечно, вернулся к «Авроре» и к трели, знаменующей вступление оркестра.
Чтобы Мишель понял, что я имею в виду, я медленно проиграл ему сначала каденцию, а потом «Кол нидрей».
– Что такое «Кол нидрей»?
– Это арамейская молитва, которую читают в начале Йом-Киппура, главного священного дня в иудейском календаре. Она представляет собой провозглашение отказа от всех зароков, всех клятв, всех обетов, всех обязательств перед Богом. Но мелодия молитвы очаровала композиторов. Предполагаю, Леон рассчитывал, что твой отец ее узнает. Это что-то вроде зашифрованного послания, понятного им двоим.
– Но мне знакома эта мелодия, – вдруг сказал Мишель.
– Где ты ее слышал?
– Не знаю. Не могу вспомнить. Но, кажется, когда-то очень давно. – Мишель задумался, а потом, будто выйдя из оцепенения, сказал: – Думаю, нам пора ужинать.
Но мне нужно было закончить с этим делом.
– Твой отец мог познакомиться с этой мелодией двумя способами. Либо ее напевал или играл ему Леон (зачем – понятия не имею, разве что хотел доказать, что иудейское богослужение сопровождается красивой музыкой), либо твой отец присутствовал на службе в Йом-Киппур, что, пожалуй, говорит о гораздо более близкой связи между ними. Не сказать, что туристы в этот день собираются посмотреть, как евреи отмечают День покаяния.
Мишель призадумался, а потом вдруг сказал:
– Я бы пришел, если бы ты меня пригласил.
Я взял его руку, немного подержал и поцеловал ее.
За ужином мы обсуждали возможную причину тайной каденции. Шутка для своих? Краткое изложение незаконченной работы? Сложное задание для пианиста? Может быть, так он словно бы махал рукой – передавал привет в память о дружбе, которой, кто знает, возможно, однажды пришел конец.
– Очень многое я еще не успел рассмотреть, –
