Найди меня - Андре Асиман
– Вот сегодня вечер чудесный.
– Да, чудесный.
Он сказал это таким ностальгически обреченным, чуть ли не меланхоличным тоном, точно я был блюдом, унесенным от него прежде, чем он наелся. Неужели люди в два раза старше своего партнера начинают терять его задолго до того, как он посмотрит налево?
Мы сидели вот так, ничего не говоря. Я обнял его, во всяком случае, думал, что обнял, но в ответ он заключил меня в настоящие, грустные, голодные объятия, полные чувственного отчаяния.
– Что-то не так? – спросил я, по-прежнему не желая слышать его ответ, о котором догадывался.
– Все так. Но это-то и пугает (если ты меня понимаешь) – именно то, что все так.
– Налей мне еще кальвадоса.
Он был рад исполнить мою просьбу. Встав, он подошел к маленькому шкафчику за одной из колонок и достал другую бутылку.
– Гораздо лучшего качества.
Он знал, что я специально сменил тему. Я надеялся, что эта внезапная туча, повисшая над нами, развеется, но ничего не происходило, и ни он, ни я не предпринимали попыток разогнать ее, вероятно, потому что оба точно не знали, что за ней кроется. Потому Мишель и рассказывал мне о кальвадосе и его происхождении, а я слушал и читал историю производителя, написанную мелким курсивом на этикетке. Тогда-то на Мишеля и снизошло озарение, и он произнес фразу, которую мы потом не раз повторяли: «Я хочу сделать тебя счастливым». Я сразу понял, что он имеет в виду.
– Продолжай читать этикетку, не отвлекайся. Даже не смотри на меня.
Он отпил немного кальвадоса. А потом я почувствовал это – почувствовал его рот, почувствовал легкое пощипывание.
– Мне нравится, – сказал я, зажмурившись и пытаясь найти место для бутылки. В конце концов я поставил ее на ковер у дивана.
Тут я вспомнил про горничную.
– Она уже ушла. Разве ты не слышал автомобиль?
В воскресенье мы не выходили из дома. По воспоминаниям Мишеля, по воскресеньям здесь как будто всегда шел дождь, и лес, где мы планировали долго гулять, с каждым часом становился все темнее и мрачнее. После одиннадцати я два часа играл, а Мишель просматривал бумаги в своем кабинете. Но занимались мы своими делами скорее для проформы, и в конце концов оба почувствовали облегчение, когда один из нас тактично предположил, что, наверное, имеет смысл поехать в Париж до того, как возвращающиеся в город парижане образуют пробку. Когда мы подъезжали к городу, возник немного неловкий момент: стало ясно, что Мишель планирует сначала подбросить до дома меня – либо потому, что не хочет, чтобы я чувствовал себя вынужденным сразу ехать к нему, либо потому, что подозревает, что у меня есть планы перед вечерним концертом. А может быть, подумал я, ему хочется немного побыть одному. В конце концов, он привык возвращаться в Париж по воскресеньям; возможно, он уже много лет так делал и не хотел менять свой распорядок. Он припарковался во втором ряду перед моим подъездом, не выключая мотор. Он предполагал, что я выйду, и я вышел.
– До скорого, – сказал я, и он молча, грустно кивнул в свойственной ему манере. А потом я просто собрался с духом: – Мне не нужно домой. Я не хочу домой.
– Залезай обратно, – сказал он. – Я обожаю тебя, Элио, обожаю.
Мы сразу поехали к нему, а там занялись любовью и даже немного подремали; потом побежали на концерт, в антракте выпили сидра, а после, во время ужина из трех блюд, Мишель держал меня за руку.
– Завтра понедельник, – сказал он, – понедельник на прошлой неделе я провел в мучениях.
Я спросил почему, хотя знал ответ.
– Потому что чувствовал, что потерял тебя – и из-за чего? Из-за того, что боялся, что ты скажешь «нет», и пытался не показаться развращенным.
Он посмотрел на меня.
– А сегодня вечером тебе нужно домой?
– А ты хочешь, чтобы я ушел?
– Давай притворимся, что познакомились сегодня, но ты не ушел от меня со своим велосипедом, а сказал: «Я хочу переспать с тобой, Мишель». Ты бы мог такое сказать?
– Чуть было не сказал. Но нет! Вам, сэр, понадобилось уйти!
В понедельник утром я решил сразу поехать домой переодеться. Квартира показалась мне немного незнакомой, как будто я не был там недели, месяцы. В последний раз я заскочил домой утром в субботу, когда бросился наверх, взял с собой кое-какую одежду и стремглав выскочил на улицу, где он ждал меня в машине.
Днем, после занятий, я сразу отправился в администрацию выяснить все возможное о Леоне. А вечером, встретившись с Мишелем в нашем любимом бистро, сообщил ему, что след Леона оборвался. Никаких упоминаний. Мишель расстроился больше, чем я предполагал, поэтому во вторник я кое-что придумал: я поискал Леона в архивах двух музыкальных школ. Опять ничего.
Мы оба пришли к логичному выводу, что Леон либо учился за границей, либо, как все обеспеченные евреи начала века, занимался с частным преподавателем.
Так прошли еще два дня. Зацепок у меня больше не осталось.
Однако в пятницу я все-таки нашел Леона в архивах лицея, где учился и сам Мишель, и его отец и где секретарь при мне разыскал архивный документ, когда я представился племянником Мишеля.
В машине по дороге за город я не удержался и рассказал ему новости.
– У меня даже получилось найти его старый адрес. Фамилия Дешам. Единственная проблема в том, что Дешам – не то чтобы еврейская фамилия.
– Может быть, он сменил фамилию или перевел ее. Вспомни Фелдманнов, Фелдштейнов, Фелденблюмов и даже просто Фелдов[24].
Возможно. Но в интернете полно Леонов Дешамов, предположим, они до сих пор живы и по-прежнему живут во Франции. Поиск может затянуться на месяцы.
Мишель, похоже, был озадачен. А я все ломал голову, почему он сам не догадался, что его отец и Леон вместе учились в школе. В конце концов я спросил его, почему столько лет спустя он продолжает искать Леона.
– Это может рассказать мне обо отце кое-что такое, чего я никогда не знал. А еще мне интересно, когда и как пропал Леон.
– Но почему?
– Не знаю. Наверное, таким образом я пытаюсь дотянуться до отца, узнать, почему он
