На санях - Борис Акунин
— А, кто-то вам проговорился. И, поди, еще присовокупил каких-нибудь глупостей. — Императрица вздохнула. — Это моя вина. Я должна была сама вам объяснить. Просто глядя на ваше невинное личико, не решалась заводить с вами разговор на такую тему. Кто из фрейлин наболтал вам? И что именно? Я всё вам объясню, но я должна знать, что за слухи ходят при дворе. Так кто эта сплетница?
— Прошу прощения, матушка, я не могу сказать. Это будет предательством, — тихо, но твердо ответила Лотти. — Так вы знали? И тем не менее намеревались поженить нас?
— Боже, теперь я вижу, что вам в самом деле наплели каких-то нелепиц! Да, это проблема, но проблема легко решаемая. Если бы Мишель не был так трепетен, всё давно бы уже исправилось при помощи небольшой операции. Но он вечно дотягивает до последнего.
— Да как такое можно исправить?! — вскричала Лотти. — Это ведь не рука и не нога, которую можно прооперировать!
«А сердце от операции разобьется», — хотела прибавить она, но сорвался голос.
— Вы желаете знать подробности? — удивилась государыня. — Я знаю, что вы всерьез интересуетесь науками, но не предполагала, что в их число входит и медицина. Что ж, это проще объяснить при помощи рисунка, как сделал лейб-медик Вильер, когда рассказывал мне, отчего Мишелю перед женитьбой необходимо подвергнуться небольшой хирургической процедуре. Взгляните сюда.
Ничего не понимая, Лотти подошла к столу. Пухлая рука нарисовала на бумаге нечто, похожее на длинный наперсток.
— Вы ведь имеете некоторое представление о мужской анатомии? Наверняка вы видели ее устройство на античных статуях. У Мишеля небольшой врожденный изъян, именуемый «фимозис», который препятствует отправлению супружеских обязанностей. Потому мальчик так припозднился с браком. Требуется пройти через маленькую болезненную процедуру, от которой он всё уклонялся. Но государь взял с него слово, что на следующей неделе операция состоится. Ко времени свадьбы, через два месяца, заверяет Вильер, всё уже заживет. Давайте я покажу вам, что будет сделано. Представляете ли вы себе, как иудеи делают обрезание?
— Нет! — Лотти отшатнулась. — Я ничего об этом не знаю! И не желаю знать!
— Ну так по крайней мере знайте, что Мишель дичится вас, поскольку вы своим видом напоминаете ему о предстоящей муке. Мужчины не то что мы, они ужасно боятся боли. Должно быть, Мишель по-ребячески винит вас, оттого и дуется. Ничего, это пройдет. Такой пустяк браку не помешает.
— Нет, матушка, вы ничего не знаете! Наш брак не может состояться по другой причине. Сердце Мишеля занято. Он любит другую. И я… я не стану причиной его несчастья! Отпустите меня на родину, умоляю вас. Пусть я лучше вернусь к дяде опозоренная, чем стану палачом чужой любви!
Отчаянно мотая головой, она всё пятилась от стола.
— Вы про княжну Хилкову? Ах, ну конечно же, я знаю про это его увлечение. Там пустое. И к тому же ничего предосудительного не было — по медицинской причине. Платонические ухаживания, не более.
— Да как же пустое?! — задохнулась Лотти. — Он просил у императора позволения на морганатический брак по примеру великого князя Константина! Это любовь всей его жизни — так мне рассказал человек, которому я полностью доверяю. Вставать на пути такой любви — злодейство! Я на такое не способна! Я освобождаю великого князя от слова! Я уеду! Пожалуйста, не чините тому препятствий! Неужто вы хотите, чтобы ваш сын был глубоко несчастен и ненавидел собственную жену? Ради бога, не обрекайте его, меня, нас обоих на такую участь!
Теперь Лотти не удержалась, затряслась от рыданий, а лицо императрицы потемнело от гнева.
— Маленькая, двуличная мерзавка!
— Что?! — подавилась слезами принцесса, с ужасом глядя на женщину, всегда обращавшуюся с нею так ласково и бережно, словно с ребенком.
— Я не о вас, деточка, я о Прасковье Хилковой! Она поклялась государю и мне, что перестанет плести свои сети! Я сделаю так, что ее запрут в деревне и никогда больше оттуда не выпустят!
— Матушка, — взмолилась Лотти, — ради Христа, не усугубляйте моего несчастья сознанием, что погублена еще одна жизнь! Княжна так красива, так обворожительна, так ангельски поет, что мужчинам невозможно в нее не влюбиться. Княжна виновата не более, чем солнце в том, что оно озаряет мир! Давеча, в Гатчине, после концерта, когда я подошла поблагодарить ее за чудесное исполнение романса на слова мсье Жуковски, я вдруг увидела, как смотрит на нас обеих Мишель: сначала на нее, и его лицо будто наполняется светом, а потом на меня — и оно словно погасло. В тот миг что-то и шевельнулось в моей слепой душе, я принялась расспрашивать… человека, которому доверяю, и вытянула из него правду…
— А, теперь я знаю, что это за человек! — сердито буркнула Мария Федоровна. — Проклятый болтун, ну будет ему от меня. Хорошо-хорошо! — вскинула она ладонь, пресекая протесты. — Не стану, не стану. В конце концов не в нем дело. И не в паршивке Хилковой. Дело в вас…
Она посмотрела на собеседницу взглядом, в котором уже не было злости, одна только жалость.
— Милая девочка, смотрю я на вас, и щемит сердце. Я вспоминаю, как приехала в Россию такой же наивной немецкой дурочкой, мечтавшей о любви и семейном счастье. Хотя нет, вы умней меня тогдашней. И сильней. У вас есть характер. Вам будет легче. И мой Мишель — совсем не то, что покойный Павел. С терпением и умом вы приручите моего сына, вот увидите. А Павел был неприручаем. Он напоминал кастрюлю, в которой кипит вода, и крышка все время подпрыгивает от пара, летят обжигающие брызги, от которых никуда не деться… Но я всё вытерпела и пережила. Я выполнила свой долг. Я оздоровила гнилую кровь Романовых, которым всегда не хватало наследников. Я родила четверых здоровых сыновей и шесть здоровых дочерей. Но сколько невзгод и испытаний пришлось мне перенесть, прежде чем я закрыла мертвые глаза на проломленной голове моего безумца… И вот я состарилась, и Бог наградил годы моего заката покоем. Это — единственная награда, на которую женщина нашей с вами судьбы может надеяться. Нет никакого Вюртемберга, забудьте о нем. Есть вы — и есть Россия. Ваш выбор — или последовать жалкому примеру вашей матери: съежиться, зажмуриться, сжаться, стать ничем. Или безропотно нести свою ношу, постепенно расправляя крылья. Любовь не для великой княгини, нет. Но есть иные утешения. — Старуха перекрестилась на висевшую в углу икону «Утоли-мои-печали». — Господь наполнил сей мир
