На санях - Борис Акунин
В Библии внятного ответа на этот вопрос нет. Его, видимо, там и не должно быть, потому что всякая великая книга задает душе вопросы и побуждает ее найти на них ответы самой. Ответ я нашел в неожиданном месте, в современном художественном произведении. У Стругацких, в повести «Трудно быть богом». Житель убогой, отсталой цивилизации спрашивает бога о том же самом: почему Он не предоставит безнадежный человеческий род его собственной жалкой судьбе. «Сердце мое полно жалости, — отвечает бог. — Я не могу этого сделать». У меня такое ощущение, что ради этой фразы и написана книга. Во всяком случае для меня в моем состоянии будто открылась некая дверь.
Понимаешь, осознание близкого конца подействовало на меня еще и вот каким образом. Я стал наблюдать за людьми словно через стекло вагона — знаешь, когда поезд уже тронулся, но едет еще медленно, и ты видишь на перроне лица, а голоса звучат уже приглушенно, слов не разобрать.
Я впервые увидел каждого по-иному — не так, как смотрел раньше. Люди ничего мне больше не могут сделать, ни плохого, ни хорошего. Я за скобками, я выпал из их системы координат. И это придает моему взгляду абсолютную беспристрастность.
Знаешь, что я ощущаю? Жалость. Ко всем и каждому. Смотрю на ребенка и думаю: бедняжка, сколько тебе предстоит испытаний, страданий, сколько на тебя обрушится ударов. Встречная женщина улыбается, а я вижу, знаю, что ей придется — обязательно придется — испытать горе, боль, страх. Даже люди с очень несимпатичными лицами вызывают во мне жалость. Разглядывал вчера писателя-лауреата Нечипоренко, который буквально лучился самодовольной важностью. Я всегда считал его гадиной. А тут вдруг стало невыносимо жалко, что он так упивается своими достижениями: персональной «волгой», «кремлевским» пайком и только что полученной в распределителе ондатровой шапкой. Господи, как же он себя обкрадывает, что он с собою делает!
Знаю-знаю. Ты считаешь эту немудрящую мысль тривиальной. Погоди. Вывод, к которому я благодаря ей пришел, менее тривиален.
Я внезапно понял. Самое лучшее, что в нас есть — лучшее, что есть в человеке и человечестве, — порыв, который единственно, единственно облагораживает и развивает цивилизацию, это не научный прогресс, не стремление к построению благополучного общества, даже не прекрасные идеалистические устремления (о, как часто они приводят к ужасным преступлениям!), а очень простое, ясное и сильное чувство: жалость. Мир сделали и делают лучше те, кому всех жалко.
Не надо любить людей — не девальвируй любовь, оставь ее для кого-то одного или для очень немногих; не обязательно сеять разумное-доброе-вечное, вести к светлому будущему, побуждать к героизму или чему-то высокому. Просто жалей всех. И, если можешь, помогай. Вот и всё. Никто из людей тебе не нужен, но ты можешь быть нужна кому-то из них. Тем и спасешься. От горя, тоски, ощущения бессмысленности и несчастья. Счастливой от этого твоя жизнь не станет, но обретет смысл. А это немало.
Музыка, которой я сегодня тебя заряжаю, носит печальное название: «Посмертный ноктюрн» Шопена. Он назван так, потому что эту музыку впервые услышали, когда того, кто ее написал, уже не было. Его не было, а она осталась, и осталась навсегда.
Включай, слушай.
Стихотворение я для тебя выбрал малоизвестное, да и поэтесса великой не считается: Елизавета Кузьмина-Караваева.
Земля человека не хочет,
Заботы его и трудов.
Водой его стены подточит,
Развеет их силой ветров.
И будут дубравы и рощи
В безлюдье своём зелены.
И стебель подымется тощий
В расщелинах старой стены.
Но люди земле моей милы,
Когда, завершивши свой путь,
К разверстому зеву могилы
Усталое тело несут.
Вот, в чёрной лежи колыбели, –
Ах, баюшки-баю-баю,
Чтоб больше ветра не гудели,
Закаты огнём не горели,
Не веяли б снегом метели,
Не мучали б тихость твою.
Земля хочет от человека только одного: сделать его собою — перегноем, из которого вырастет трава. Жизнь не ценит никого и ничего, она не ведает жалости, как не ведает ее природа. У жизни цепкие когти и острые клыки. Ее цель — смерть. Но всякий раз, когда ты кому-то поможешь, или просто кого-то пожалеешь, а уж тем более если ты кого-то спасешь, ты ощутишь ненапрасность своего существования.
Это — основной компонент рецепта, который я для тебя составил. Счастья, слияния душ, радости в этой формуле нет. Но ты не будешь томиться пустотой и бессмысленностью. Обещаю.
Завтра я отправлю тебя в первую экскурсию по местам, где очень нужна жалость и помощь. А сегодня начнем с легкого.
За время твоего отшельничества, твоего карантина наверняка накопились дела, по которым тебе нужно встретиться и поговорить с какими-то людьми. Позвони, встреться. Или выйди на работу. Сделай то, что должно быть сделано, но при этом внимательно смотри на того, с кем будешь общаться. Почувствуй, пойми этого человека. И пожалей его. Каждого есть за что пожалеть. Попробуй — и увидишь.
Но вечер не занимай. Тебя ждет девятая глава романа. Она длинная.
Часть вторая. L'ECHELLE D'AMOUR
Глава 9
ПОЛЮБИТЬ СНЕГ 29
По широкому плацу c труднопроизносимым названием Dwortzovaja Plostcschat под мерный стук барабанов и пронзительный свист флейт двигалось зеленое каре. Вздымались и опускались бело-черные ноги передней шеренги, под ними взвихрялась поземка, султаны на киверах походили на колеблемый ветром камыш. Термометр за окном показывал минус десять, но солдаты гвардейского регимента — невероятно — маршировали в одних мундирах. Декабрь едва начался, но уже две недели стояла зима — такая, какой Лотти никогда не видывала: морозная, снежно-ледяная, сумеречная. День поздно начинался и рано заканчивался, серые промежутки между черными ночами были совсем короткими.
Тогда же они с Matouschka, как велела именовать ее императрица, переехали из Павловска в Zimnij дворец, потому что «zimnij» означает «для зимы», а теперь зима и, говорят, продлится она до апреля.
Апартаменты ее величества располагались на втором этаже, выходили на площадь, где каждый день, едва рассветет, вышагивали прямоугольные батальонные колонны разного цвета: зелено-красные преображенцы, зелено-белые измайловцы, васильковые семеновцы. Лотти
