Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
А он? Кто он?
Мосс провёл рукой по лицу, и закрытые веки показались ему огромными, тонкими, с трудом прикрывающими выпуклые глазные яблоки. Он был неотделим от собственного страха, врос в него всеми клетками, не мог существовать отдельно. Если переродился страх – значит переродился и он сам. В кого?
Горький привкус бесконечного одиночества, как послевкусие всего, что происходило с ним за последний час, обжёг язык и медленно затухал где-то в гортани. И эта горечь вдруг до предела обострила обоняние, и запахи, витавшие в кухне, стали слышны настолько отчётливо, что, казалось, навалились все разом и сейчас придушат его. Мосс уловил корицу, которую утром Вера клала в кофе, и бергамот из закрытой пачки чая в шкафу, и мучную спрессованную пыльцу макарон, и сладкий клей под обоями, и частицы крахмала на полотенце, и десятки, сотни других запахов. Названия их он не знал, но с точностью мог бы сказать, сколько оттенков аромата идёт от пакета, стоящего на полке, и то, что в деревянной хлебнице, хоть она и пуста, остались крошки – они пахнут по-особому остро, с кислинкой, а пряники в вазе на столе замешаны на меду, и это самый манящий запах, гипнотизирующий…
Он встал, прошёлся по квартире. Всё необычно, всё ново. Краем глаза подметил, что Вера заметает веником в совок бабочек. Взял одну из них на ладонь. Её бело-оранжевые крылья были сложены, лапки поджаты, точно она убрала шасси, головка маленькая, усики закинуты назад. Мосс почуял запах мотылька – он показался сильным и знакомым. Так пахнет от прогоревшего костра, когда сжигают бумагу, и ещё когда смачивают водой катышек сахарной пудры, и когда крошится под пальцами в пыль листок примулы из старого гербария… Так пахнет теперь его собственная кожа…
Вера насторожённо наблюдала за ним. Пусть.
Пусть она думает, что хочет.
Мосс выбросил мотылька в мусорное ведро. На пальцах осталась пыльца.
Нежная. Золотистая.
Бедная бабочка! Сколько она прожила? День, два? Неделю? Бог создал её, чтобы она отложила потомство – а успела ли, пока он, убийца, не отнял её хрупкую стеклянную жизнь?
Мосс прошёл в спальню, присел на краешек кровати. Заглянул в глаза матери на портрете.
Там, в глубине её зрачков, – блик или крылья бабочки? Он уже знал ответ.
Медленно начала обволакивать дремота, успокаивающая, жирная. Мгновение – и Мосс провалился в махристое забытьё и в его неспешном течении медленно закружился, наливаясь соком и силой, точно бутон. Виток – и руки отяжелели, не поднять, словно связали их. Ещё виток – и ноги стали ватными, неподвижными. Костей в теле будто и не было никогда, а ощущение собственной студенистой плоти казалось таким естественным. Мосс лежал на чём-то мягком, в приятной теплоте, идущей от тугих бинтов. Может быть, он умер и из него сделали мумию? Глаза не открывались под тяжестью сомкнутых век, и он принюхался: нет никаких запахов лекарств, бальзамов и благовоний. Лишь ленточка аромата сухой травы и дождевых капель. Почему же тогда не пошевелить ни рукой, ни ногой и не повернуть голову набок?
Ему вдруг стало жарко. Яркий свет, проникающий даже под сомкнутые веки, беспощадный, едкий, не давал покоя, калечил, высасывал остатки зрения, как высасывают яйцо, сделав маленький прокол. И нереально было поверить, что когда-нибудь можно снова увидеть всё в привычных формах. Мосс попробовал пошевелиться, но путы сковывали любое движение. Он дёрнулся, ещё и ещё, и плечом разорвал что-то. Это что-то упало рядом с цокающим звуком яичной скорлупы.
Первый раз Мосс открыл глаза, когда боль под веками больше невыносимо было терпеть. Мир вокруг оказался чёрно-белым, заштрихованным, нечётким. Стена, окно, вытянутые книжные стеллажи… Всё прежнее… Но вместе с тем мир изменился. Контуры всех предметов стали толстыми, как рамки картин, чёрными, будто кто-то выгнул их из монтажного провода, смастерив сначала формы, а потом залив содержимым. Тело было непослушным, узким, и по ощущениям шея удлинилась, а лобные кости давили, разрывали кожу. С предчувствием чего-то особо страшного он взглянул на руки: пальцы были на месте… Но что это? В середине каждой ладони была неглубокая вмятина, она увеличивалась на глазах, по краям рвано расползаясь чёрной бахромой. Пальцы же скрючились, и разогнуть их Моссу было не под силу.
Он закрыл и открыл глаза во второй раз. Мир стал цветным. Спину в лопатках пронзила электрическая боль. Мосс услышал хруст разрывающейся ткани собственной рубашки и почувствовал, что пот струится по телу. Он хотел повернуть голову, чтобы увидеть за спиной крылья, но не смог пошевелить шеей.
Сознание уплывало. Свет всё ещё был невозможно жестоким, и Мосс прикрыл веки.
Перед глазами вдруг возникла Вера, лёгкая, невесомая, проплыла по комнате, задёрнула шторы. Свет больше не слепил его, предметы виделись чётче, но расстояние до них было трудно измерить: вроде бы они рядом и в то же время не дотянуться. Мосс окликнул Веру. Она повернулась. Зеленоватый отсвет от штор придавал её белому лицу злой, холодный оттенок. Вера шагнула к нему, в руке что-то блеснуло. Он в ужасе отпрянул, пытаясь нелепо заслониться от неё непослушными руками, а в мозгу стучало: Вера – враг, Вера – враг, Вера – враг. Она хочет обездвижить его, убить. В её руке – он не видел, но чувствовал – та самая булавка с пауком на головке. Вера пришла отомстить ему! Она присела на край кровати, наклонилась к его лицу, ближе, ближе…
И отчаянно захотелось жить. Что угодно, как угодно, в каком угодно теле! Пусть уродом, карликом, насекомым, наконец! Только жить!
Он закричал. И открыл глаза в третий раз.
Веры рядом не было. Его врождённое одиночество, уродливое и бесконечное, навалилось вновь, теперь уже в абсолютно реальном мире. Но он жил. В этом Мосс уже не сомневался.
Метаморфоз закончился.
* * *
Мосс не смотрел в глаза. Стоял, перекатываясь с пятки на носок, раздувал ноздри, как конь, и прислушивался к дребезжанию процедурной тележки со склянками, которую сестра везла по больничному коридору.
Логинов осторожно тронул его за плечо.
– Это всего лишь дурной сон. Вы пережили стресс, Виктор, вам надо успокоиться. Есть препараты…
– Нет, док, не сон! – с поразительной уверенностью в голосе перебил его Мосс. – Посмотрите на мои руки.
Он поднёс ладони к самому носу Логинова.
– Что же с ними не так?
– Вмятины. Здесь и здесь.
Логинов потрогал руки Мосса. Никаких вмятин не было. Сейчас надо быть очень осторожным в разговоре с ним.
