Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
На середине рассказа о положении его дел Логинов прервал доктора и попросил показать ему снимки. Кости были целы, но сильнейшее сотрясение мозга вызывало опасение. Тем не менее Логинов потребовал его немедленно выписать.
– Поймите, я сам врач! – настаивал он. – Я отлежусь дома. Нельзя мне здесь быть, столько дел! Мой пациент… Пациенты…
Авангард Ааронович категорически возражал, постоянно повторяя: «А вот грех на душу и совесть брать не хочу». По лицу доктора было видно, что уговорить его невозможно и что он не боится ни заведующего, ни вообще кого бы то ни было.
Когда за ним затворилась дверь, Логинов отбросил одеяло и встал, что категорически ему запретили. Но, не пройдя и трёх шагов, он упал и, хотя сознание не потерял, почувствовал, что находится в ином измерении, где стены кружатся, а предметы растекаются в ширину и длину.
Прибежавшая сестра и сосед по палате перенесли его на кровать.
«Чёрт! Чёрт! – думал Логинов. – Как всё не вовремя!»
К вечеру пришли Марина и Кира, принесли ему телефон и массу ненужных продуктов. Сосед отправился на ужин, Кира же присела на подоконник и молча слушала его беседу с женой. Логинов постеснялся попросить оставить их с Мариной наедине.
– Как ты, родная?
– Мы чуть все с ума не сошли, Феликс! В полиции сказали, что ты шагнул прямо под колёса, есть запись видеорегистратора. Парень-водитель звонил нам много раз, спрашивал про тебя, переживает. Курагу вот передал из Узбекистана. Мы беседовали с твоим врачом, он сказал, что можно, но немного.
Она всё время говорила «мы». Мы беседовали, мы волнуемся. Мы ждём. Кто «мы»?
– Кира оставалась эти дни у нас, – ответила на его мысли Марина.
– Да, Феликс Георгиевич, – подхватила Кира. – Вы не волнуйтесь. Эту неделю, пока вы в больнице, я буду у вас ночевать.
Логинов взглянул на Марину. Ни тени недовольства, похоже, что умница Кира сумела расположить её к себе.
Они пробыли в палате Логинова час, потом Марина нежно поцеловала его и попрощалась, напоследок подмигнув:
– Всё отлично. Главное, поправляйся!
Неделя! Логинов с раздражением думал о том, сколько времени будет потеряно зря. Может быть, всё же удастся уговорить заведующего отделением отпустить его на домашнюю лёжку? Логинов набрал на телефоне номер Мосса.
– Я звонил вам, но телефон был отключён, – вместо приветствия начал Мосс.
– Здравствуйте, Виктор. Я попал в небольшую аварию. Всё в порядке. Я ещё в больнице, но могу говорить.
Мосс начал извиняться, спросил, не нужно ли что принести.
– Как вы себя чувствуете, Виктор? – еле сдерживая нетерпение, перебил его Логинов.
Мосс помолчал.
– Нормально.
– Как именно нормально? Что вы думаете о бабочках?
Сосед по палате покосился на Логинова, хмыкнул и отвернулся к стене с газетой.
– Вы в клинике на Чапаева, док? Можно я навещу вас?
Логинов хотел повторить, что ему ничего не нужно, но тут же осёкся – это ему, Моссу, необходимо.
– Вера тут рядом ходит, – шёпотом продолжал Мосс. – Не хочу, чтобы она слышала.
– Да, но сегодня поздно, – Логинов с досадой посмотрел на часы, – вход для посетителей уже закрыт. Приходите завтра. Прямо с самого утра. Я попрошу, чтобы вас пустили до приёмных часов.
Мосс вздохнул, попрощался и повесил трубку.
Логинов с трудом дождался утра. Всю ночь он ворочался, думая о Моссе, и в памяти всплывали слова Станкевича о том, что его эксперимент слишком жесток и что он не имеет права так обращаться с пациентом.
Сколько времени прошло? Логинов взглянул на дату на экране мобильного. Почти трое суток! Он не знает о Моссе ничего. За три бесконечных дня с ним могло произойти всё что угодно.
Неизвестность мучительна, цинична. Логинов вспомнил собственное детство, отчаянную боль подозрений, которые пронёс через сорок с лишним лет, и собственную трусость, не давшую ему проверить их, пока были живы родители, – опровергнуть или подтвердить.
Его самые сильные первые воспоминания – и вообще, наверное, первые – были связаны с приездом киевской троюродной прабабки Зинаиды. Логинову было около четырёх лет. «Около» – потому что своё четырёхлетие он встретил уже на Украине, куда по причине слабого здоровья его отослали «откармливаться» в семью отца. Картинки из детства имеют одно исключительно поганое свойство: тебе, подросшему, родители рассказывают, как всё было, и ты рисуешь в голове образы, а потом, спустя некоторое время, уже не можешь определить, что ты действительно помнишь сам, а что визуализировал, когда тебе говорили. Например, шестилетнему Феликсу – по милому домашнему имени Феличке – мама рассказывала, что, когда ему было три года, за ним погналась собака, и он живо представил, как он, маленький, бежит через их ленинградский двор-колодец и залезает на обруч водосточный трубы, раздирает коленку, а пёс хватает его за штанину шорт. Феличка потом убеждал всех, что помнит ту погоню и что на коленке до сих пор остался маленький белый шрам, а собака та была рыжей, лохматой, с бородой. Мама же удивлялась: какие шорты, это было зимой, в Павловске, и бежала за тобой чёрная такса. Феликс ей не верил, обижался. Когда стал старше и завёл дурную привычку всё анализировать, понял, что яркое воображение, возможно, подменило многие реальные детские воспоминания и уже не отличить, что было, а что придумано.
Но с прабабкой Зинаидой вышло иначе. Это было именно воспоминание, и Логинов всегда знал, что оно реально, хотя бы по одному тому факту, что никто никогда ему об этом не рассказывал, а сам бы он выдумать такое не смог.
Зинаида показалась ему великаншей. Она сидела в отцовском кресле, огромная, как гора, в зелёном мешковатом платье и пёстрой косынке, обёрнутой вокруг головы. Черт лица Логинов за сорок с лишним лет не удержал, но подозревал, что в прабабке всё было большое – и нос, и подбородок, и брови. Он выбежал из своей спальни голенький, после дневного сна, ворвался в комнату родителей и остановился на пороге, оторопев от присутствия чужого человека и острого смущения от того, что он без пижамы. «Сынок, прабабушка Зина к нам приехала!» – почему-то восторженно сказала мама. Логинов чётко запомнил гадливый стыд собственной наготы и обиду на маму за то, что не предупредила о страшной бабке в комнате. Он выбежал в коридор, но остался у двери, спрятавшись за висевшие на вешалке пальто. «Это который из них двоих? – громыхнул старухин голос. – Феликс или Максимка?» – «Феликс», – ответила мама.
Это всё, что запомнил Логинов. Больше воспоминаний из такого раннего детства не было. Чуть позже, на Украине, он узнал, что «Максимка» – это
