Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
Внутри Мосса, от гортани до ступней, плескалась чёрная вакуумная пустота, и лишь голова была тяжёлая, как пудовая гиря, с трудом удерживалась на тонкой шее. Он подумал, что никогда ещё не испытывал такого озверения, как в миг, когда взял в руки булавку. Словно всё, что было отпущено на его век – прожитый и оставшийся, вырвалось наружу, взорвалось несдерживаемой животной агрессией. И к кому? К бабочке?
Во что превратилась его жизнь? Это не он, это кто-то другой!
Может быть, он переродился? Мосс посмотрел на руки, пошевелил затёкшими пальцами. Что с ним произошло? Откуда в нём сила и почему она покинула его? Кто нажал на рычаг в его мозгу, заставив поступить так, как он и думать не смел пятью минутами раньше?
Мосс вспомнил Веру, её испуганное лицо и то, как он, схватив первый попавшийся предмет на кухне, бил наотмашь. Но ведь не её, нет – бабочку! Бабочку!
– Вера! – простонал Мосс, закрыв лицо руками.
Зачем она появилась в самый горячечный миг его ненависти? Тот самый миг, когда он знал, что должен убить мотылька, хотя бы одного. Именно так – он знал, тогда станет легче, отпустит тяжёлый спазм, скрутивший трахею и перекрывший кислород. Всего лишь уничтожить маленького мотылька, не всех, одного, и тогда можно будет дышать. Но, убив первую бабочку, он уже не смог остановиться.
С глухим хлопком перегорела лампочка в ванной. Когда-то этот звук приводил его в ужас и панику. Как многое когда-то приводило его в ужас и панику! Каким смешным это кажется теперь!
Мосс сел на кафельный пол, закрыл глаза. Голова уже не болела, но одиночество – безобразное, кривое, раздутое до гигантских размеров, не помещающееся в нём, вдруг навалилось неподъёмным мешком, согнуло шею. И пришла мысль, что все страхи на земле, по сути, страхи одиночества. И никто тебе не поможет, ты один на земле, в своём вечном мёрзлом сиротстве.
Лицо матери, ускользающее и едва различимое – тот образ, который он всегда представлял, когда ощущал себя никому не нужным, – снова заструился в темноте.
«Я с тобой, сынок!»
«Нет, мама, я один на целом свете! Ты бросила меня, бросила!»
Мать была в ночной рубашке – такой он помнил её с самого раннего детства, когда она ночью подбегала послушать, есть ли дыхание, не умер ли он. Вот и сейчас явилась. Слушает, живой ли, дышит ли. И белая эта сорочка колышется такими знакомыми движениями, тронешь её – и пыльца останется на подушечках пальцев. А страха нет. И ненависти нет. Это же мать, она не виновата, что стала бабочкой.
Мосс тихо завыл и опустил голову на колени. Он сходит с ума?
Нет, нет, он не безумен, он мыслит ясно и чётко! Просто он переродился. Гусеницы же делают это, чем он хуже? Он не хуже гусеницы, нет!
И вдруг голова стала лёгкой, свободной. Он почувствовал невесомость, поплыл куда-то, едва ощущая границы тела. Внутри, у ключиц, тихонько плескалась душа тёплой лужицей, девять эфирных граммов, чуть качнись – и пойдёт горлом. Может быть, он умирает? Умер?..
* * *
– Виктор! Вы слышите меня! Очнитесь! – достучался наконец сквозь вакуум чей-то голос.
Мосс ощутил чужие холодные пальцы на своих веках, дёрнул головой, открыл глаза. Он всё ещё сидел на кафельном полу в тёмной ванной. Логинов поднял его за подмышки – удивился, насколько Мосс лёгок, – вывел в коридор, прислонил к стене.
– Вы узнаёте меня, Виктор?
– Да, док. Всё в порядке.
Голос был хриплым, Мосс откашлялся и жестом показал, что хочет курить.
Они прошли на кухню. Логинов стряхнул с табуретки мёртвых бабочек, усадил Мосса, вынул из лежащей на подоконнике пачки сигарету, зажёг и протянул ему.
Мосс курил жадно, втягивая с хрипом в лёгкие дым, с наслаждением выдувая его через ноздри, и равнодушно разглядывал мотыльков, цветными фантиками валявшихся на полу.
– Всё кончилось, – сказал Логинов, сказал это точно так же, как мать, когда Мосс выходил из очередного кризиса.
– Нет, док. Не кончилось, – он помолчал, затягиваясь сигаретой, и попытался улыбнуться. – Будет что-то ещё. Посильнее.
– Отлично, Виктор. Я восхищён.
– Что? Что будет, док?
Логинов не знал ответа. Лишь осторожно похлопал Мосса по руке:
– Я понимаю, что вы пережили сегодня.
– Нет. Не понимаете.
Он принялся сбивчиво рассказывать, то ныряя в детали и подробности собственных чувств, то хладнокровно описывая, как убивал насекомых и не мог остановиться. Логинов то слегка улыбался, то хмурился, но не перебивал.
Мосс докурил и потянулся к зелёной стеклянной пепельнице. В ней лежал мёртвый мотылёк, сложив книжкой ярко-жёлтые крылья. «Ну же, потуши окурок о бабочку, давай, мальчик! Закрепим с трудом полученный результат!» – мысленно призывал его Логинов, но Мосс вдруг резко отдёрнул руку, загасил сигарету о лежащую на столе картонную крышку и выдохнул, будто сделал что-то невыносимо трудное.
Логинов хотел задать ему вопрос, но тут в кармане затрезвонил мобильный. Это была Вера.
– Я могу подняться? – насторожённо спросила она.
Логинов совсем забыл о ней.
– Да, Вера, поднимайтесь. Всё нормально.
Скрипнула дверь, Вера осторожно просунула забинтованную голову на кухню.
– Витя?
Мосс сидел на табурете, демонстративно отвернувшись, молчал. И вдруг сорвался, подскочил к ней – так, что она невольно дёрнулась, закрыв лицо руками, – и бросился на колени, обнимая жену за худенькие бёдра и тыкаясь лицом в её живот.
– Прости! Прости меня! Сможешь?
Она молча склонила голову, поджав нижнюю губу и едва сдерживая слёзы, затем присела на корточки, обняла его.
Логинов понимал, что нужно оставить их наедине, но колебался. Уходить ему не хотелось, но элементарный такт взял верх. Кивнув Вере, он направился к выходу, знаком показав ей, чтобы она перезвонила ему позже.
* * *
Наливался поздний сырой мартовский вечер, такой непохожий на солнечный день. Логинов шёл пешком до того места, где оставил машину. Мысли о Моссе полностью забили его голову, он несколько раз сбивался с
