Осенняя охота - Екатерина Златорунская

– Марина, господи, Оксана, всегда забываю имя, вам плохо?

«Дыши, – приказала себе Оксана, – задержи вдох, выдох». Вдох и выдох – названия растений из списка для весенних работ. Она обещала священнику, что будет работать всю весну и лето и разобьет в приходе аптекарский огород.

Женщина из компании костюмов проснулась. Ей принесли воду. Она выпила воду и засмеялась. «Жить», – посчитала Оксана. Но Виктор Алексеевич попросил воды. Не жить. Оксана закрыла глаза. Что-то шло не так. Что значит «раф»? Те четверо пристегнули ремни. Загорелась надпись «Пристегните ремни». Значит, скоро снижаемся.

Подошли стюардессы, первая и вторая, повторили: «Возвращайтесь на свое место и пристегните ремни». Оксана воспротивилась, но стюардессы вежливо объяснили, что если она не пристегнется, то самолет развернут обратно. Она вернулась, пристегнулась. Она знала, что когда будут падать, успеет отстегнуться, и тогда летчик заберет ее мертвое тело и оживит. Пот стекал по лицу, и Оксана вытирала его рукавом блузки.

Самолет остановился в небе, завис и не снижался. «В чем дело?» – спросил Виктор Алексеевич. «Аэропорт не принимает самолет, летим обратно». Виктор Алексеевич спросил: «Почему?» Оксане послышалось, как те четверо переговариваются и радуются.

Она отстегнулась, встала, попросила спокойным голосом, у нее еще остались силы на вежливость: «Выпустите меня».

Виктор Алексеевич засмеялся.

Летчик жил в чистом доме; река, облака, берега. Самолет накренился вверх, словно его поволокли с подножья в гору. Первая стюардесса сказала: «Сядьте и пристегнитесь». Оксана еще раз попросила, и еще раз, и еще раз: «Выпустите меня, меня ждет жених». Оксана увидела в иллюминаторе деревню. Летчик в форме стоял у маленького вертолета. Она крикнула ему: «Забери меня!»

От него самого шел свет, и от его вертолета, и от маленьких домов с занесенными снегом крышами. Носились дети, и за ними бегал щенок. Оксана успела увидеть, как летчик взмахнул рукой, то ли радуясь встрече, то ли прощаясь. Стюардессы закрыли иллюминаторы. Стало темно.

Только когда Оксану посадили в кресло и насильно пристегнули, она услышала свой крик. Худая стюардесса оттирала капли крови с блузки. Виктор Алексеевич тяжело дышал на своем сиденье. Самолет возвращался назад.

Оксана думала: «У них сейчас зима, а скоро будет весна. Скоро растает снег, зацветут вишни и яблони, летчик снимет зимнюю шинель, щенок вырастет в собаку, и дети вырастут, но никогда не постареют, и летчик тоже – никогда».

Часть вторая

Пō ррк-мā нн

[месяц пурги]

Охотник до ловчих птиц

Те года миновалися без остатка, и память о них едва жива.

Жил-был на белом свете ловчий Степан Иванович. Откуда был он родом – никто и не помнит, крестьянский ли сын, из посадского ли люда или из гулящих людей.

С сентября по декабрь изымал, если дозволяла удача, ловчих птиц в мховой пустыни Канинонской, всунувшей нос между двумя морями. Снега в тех краях не уходили и в июле, зимой бушевали бури колдовской силы, камни падали с неба на заросшую ёрником землю, берега пахли лекарством, ветра гоняли волны, туманы заунывные мутные бело-серые ложились на черные валуны и поглощали мир без остатка на много недель. И песок повсюду летел, не зная устали.

Ловкости Степан был необыкновенной. Изымал слетков из гнезда с самых высоких скал, не бояся матери их самки злющей, сам вынашивал и торговал доброй птицей на сторону или своим собратьям-помытчикам, а получал за то рубль меньше, а они – два, три от тамошнего стольника. Быт его был сиротлив. Спал на мху, укрывался оленьими шкурами, искал еду по скалам, ел яйца птиц и даже птенцов, ничем не брезговал, ни костьми зверей, ни даже сорной травой – далеко от людей, от пира и мира.

Так он ходил с места на место, по берегам рек и морей, пока не прибился к ватаге двинских помытчиков кормленщиком, те приветили его за удачливость, и случилось с ним чудо.

Вышли как-то раз они с ловли на Козьмин перелесок. Жили на том месте когда-то люди, но согнали их, и попрятались они под землю, слышали не раз, как под землей плачут и воют. У странников, на то место входящих, просили дань или наказывали смертью.

Федька Михеев и товарыщи испугались злой силы того места и отказалися идти.

Степан Иванович ничего с собой не имел, кроме пойманного кречета. Шел он, туман на него плыл, удушая, деревья зорко смотрели, ветви растопырив, стал он задыхаться, ноги подкосились, а кречета крепко держал, но не выдержал. «Возьмите, ничего больше не имею». Стало тихо, смирно, деревья расступились, снег под ногами сделался теплым, ласковым.

Шел Степан, чаща кончалась, а кто-то смотрел ему в спину, оглянуться боязно, чувствовал только, что-то позади него трепещет, как будто кто-то из сетей выбраться хочет.

Вышел из чащи, а кречет вылетел за ним и сел ему покорно на кулак.

С тех пор Степана Ивановича на Двинской земле больше не видели.

Долго ли, коротко, а встретил я Степана Ивановича в Коломенском, в царской кречатне. А как он там оказался, один Бог ведает. Сказывали, что повезли они с Тимошкой Табалиным и братом его Парфёном и с другие сотоварыщи в Москву кречетов, соколов разных дивных: красных, крапчатых, серых больших – семьдесят девять птиц всего, по ямам от Архангельского города до Осиповой волости, и до Ягрыша, и до Устюга Великого, и до Тотьмы, и до Шуйского городка, и до Вологды, и до Ярославля, и до Переславля-Залесского, а оттуда до Москвы. А где ям не было, то на баркасах, а от Вологды до Москвы сухим путем, а птиц везли на подводах.

И на подводе ехала жена Степана Ивановича Марфа Мелентьевна. Не разлучались они друг от друга никогды. А как встретил ее, о том никому не рассказывал. Только раньше ловил соколов один-два, а как Марфа Мелентьевна его окрутила, изымал кречетов по двадцать штук и так их носил, что все его соколы были умны и прилежны и чернь гоняли, а говорил он с ними на каком-то странном языке, что никто понять не мог. И о том большая слава пошла. А сказывали, что тому языку научила его Марфа Мелентьевна, а ее – шептуны из иноземного народа, и сама она была той крови. Степаном помытчики брезговали, дружбу с ним не водили и жены его, Марфы Мелентьевны, боялись. И в избе у них не было ни иконы, ни