Осенняя охота - Екатерина Златорунская

А сама она говорила, что сирота, что родители от голода померли и что ее бездыханну нашел Степан Иванович, смотрел и возлюбил.

Как приехал Степан Иванович в Москву, про ловкость его рассказывали и как птицы вьются вокруг него, как заколдованные, и чем берет их, ласкою или строгостью, не знали, а только такого сокольника больше нигде и не сыщешь; показали его стольнику, а тот – верховному подьячему сокольничего пути, и взяли с его с царской милости на кречатню для береженья и кормки соколов и чегликов.

Начальный сокольник Афанасий зело был доволен, о том писал подсокольничему. «У Степана Ивановича все соколы белые, мясом говяжьим и бараньим с царского стола нателенные, а злые и до охоты голодные. Он у них днюет и ночует. А Карпунька Семенов, рядовой сокольник, делу непослушен, ленив, пьян и дурен без всякие пощады, сослан на Лену. А вместо его поставлен Степан Иванович за прилежное и безскучное хождение за государевыми ловчими птицами».

Зима выдалась особенно долгая, весны устали ждать, снег на всем лежал тяжелый, камнем на сердце, а Марфа Мелентьевна зачала в ту долгую зиму сына. Жили они безлюдно, только птицы да служилые сокольники. Марфа Мелентьевна, сама белая, яко снег, в сушило к птицам ходила, головою к ним склонялась. Кто захворал какими болезнями разными, утешала и целила, типуны на языках и раны на когтях заговаривала. Сам сокольничий знахарь к ней ходил за травами и за советами. Об том стали говорить и подсокольничему писать.

– Зиму переждем, – отвечал подсокольничий, – зимы долгие, как бы птицы царские не перемерли. Большой урон будет, а виновных сокольников плетьми бить и на цепи сажать.

А как весна пришла, разлилась вода, по полям топко, уток безчисленная много по лужам, начались охоты. Марфа Мелентьевна никуда уж не ходила, тяжко брюхо носить, распухла и занемогла, и об ней говорить забыли.

Соколы Степана высоко ходили. Как завидят добычу, вознесутся кругами на высоту и пропадут в небе, а потом вниз падают, сильными когтями уткам башку сбивают, снова взлетают и опять пропадают, ставок по семь-восемь делают, а у других соколы глупые, которые взмоют и утекут, нигде не найдешь, или кречет с добычей учнет валяться на земле, или сокол осрамится, с руки не слезал, сокольники утомляли вынашиванием. От государя за службу славную получил пять рублёв премию, и возмечтал Степан попасть в начальные.

– Чего ты еще хочешь? Спишь на белой постели и хлеб белый ешь, – утешает его Марфа Мелентьевна, ево руки целует, ноги целует, в лоб и уста целует.

Да тоскливо ему только, рогатиной в сердце тычут.

– Не печалься, я тебя крылом белым укрою.

Замоет ему глаза, и он спит. Видит сон, как едет царь: сидит в аглицкой карете, кучера его в бархатных кафтанах и собольих шапках с перьями, по правую сторону Морозов, по левую – Одоевский. А за каретой триста стрельцов в цветных зипунах при шпагах и кованых батогах, сотники в шитых золотом бархатных ферязях, чугах, с саблями и оправными топорами, стольники, стряпчие, дворяне и всякие чиновьи люди без разбора в три ряда, стряпчий с государственным запасным возком, верховые боярыни, казначеи, карлицы и постельница, а за ними везут столовые принадлежности, шатры и палатки.

Вдруг синее озеро, на нем дикие утки плавают, а вдоль берега ходит Степан Иванович с соколом. На соколе клобучок из червчатого бархата процветивался шелками зеленым и лазоревым, репьи – серебряным, а травы цветным шелком вышитые, задерёжки золотые. Нагрудники и нахвостники тоже бархатные, шитые жемчугом, ноги в бархатных понучках, поверх обножей сильце из шелка и золота, через него плетенный из шелка и пряденого золота должник кляпкой креплен к рукавице, другой через колечко у обножей.

Царь выходит из кареты, белый зипун на солнце сверкает, глаза слепит, горлатная шапка на нем с колпаком:

– От царя и великого князя Алексея Михайловича, всея великие и малые белыя России самодержца, от нас, великого государя, милостивое слово тебе, Степан Иванович.

Степан Иванович встал на противуположную сторону, против ветра, сокола откинул, тот достиг в лету, спрашивает:

– Приказываете ли дичь гнать?

Царь дает добро.

Степан Иванович ударил ващагой по тулумбасу – утки кто куда, и сокол его добрый камнем падает и снова взлетает. Царь радуется:

– Добрый то сокол, – велит его угощать добычей, а сам ласкает, только видит Степан, что с соколом его странное творится: что не когти у него – пальцы девичьи, а царь того не видит. В страхе просыпается. Пот со лба утирает, перекрестится и дальше спит.

А Марфа Мелентьевна у птиц сидит, говорит да приговаривает: «Друже мои, сослужите службу, будьте смирненьки и добры, летите высоко, охотьтесь легко, да пусть мой Степан будет начальным сокольником, об том учинился печален».

Раз Степан Иванович с Карпунькой Крысалко исклобучевали дивного кречета Алмаза, надевали ему на глаза шапочку, воеже в темнице без зрения стал смирным и для охоты годным. Наблюдал за ними начальный сокольничий Иван Гаврилов. Четверо суток без сна держали так, носили на руке попеременно, после шапочку снимали и свежим голубиным мясом кормили. А как стал покорным, ручным, стали ево вабить, Карпунька с вабилом, в нем голубь со связанными крыльями, вабил, а Степан Иванович с вервью Алмаза на вабило напускал. А когда кречет приучился, вышли в поле без верви ево ворочать. И случилась беда: Алмаз слетел с руки и пропал. Искали по полям и лесам с Карпунькой до ночи, да так и не нашли.

Плакался ночью Степан Марфе Мелентьевне, что отныне царь его проклянет, а Марфа Мелентьевна утешала: «Не печалься, соколик мой, утро вечера мудренее». А утром смотрит Степан, сидит Алмаз в колодке. Только ножка одна сломана, но скоро заживет. Марфа Мелентьевна подле кречета, ласкает его и заговаривает. После дома плачет, живот свой оглаживает, о ребеночке страшится. Как Степан ни допытывался, не сказала ему ничего Марфа Мелентьевна.

В августе похолодело, дожди зарядили, соколы с сокольниками заскучали, и в ту пору тоскливую сын их родился, назвали Григорием. Степан Иванович на сына посмотрел и загрустил: одна ножка короче другой. Вспомнил тут Степан Алмаза, да поздно было, только вздохнул: «Эх, не быть тебе, Григорий, сокольничим». А Григорий был еще мал, чтобы в сокольники хотеть. Степан Иванович сам был богатырского роста, красотой и силой исполненный, и лицо слезами омывал, что сын его родился болезный и худой.

Степан Иванович сына к птицам не приучал, да и сам Григорий не только же птиц никаких не любил, но