Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
— Вы мудро отказались. Джин противоестественно теплый. Преступно теплый, я бы сказал. Тем не менее…
Он снова наполнил стакан, но на этот раз замер с озабоченным видом.
— Вы случайно не знаете, где мы находимся?
— Около Сидар-Рапидса.
— В Айове?
— Да.
— А время сейчас?
— Около половины девятого.
— Утра?
— Да, — сказал Эммет. — Утра.
Проснувшийся начал было наклонять стакан, но снова замер.
— Но утра не четверга?
— Нет, — ответил Эммет, сдерживая нетерпение. — Сегодня вторник.
Проснувшийся вздохнул с облегчением и подался к тому, который спал на кушетке.
— Вы слышали, мистер Пакер?
Пакер не отозвался, и тогда проснувшийся поставил стакан, вынул из кармана пиджака хлебный шарик и точно бросил Пакеру в голову.
— Я спрашиваю: вы слышали?
— Что я слышал, мистер Паркер?
— Что еще не четверг.
Пакер перевалился на бок, лицом к стене.
— В среду кто рожден — несчастлив, кто в четверг — объедет свет.
Паркер задумчиво посмотрел на собутыльника, потом наклонился к Эммету.
— Между нами — мистер Пакер тоже противоестественно тепленький.
— Я все слышу, — сказал стенке Пакер.
Паркер оставил его слова без внимания и продолжал доверительно:
— Вообще-то я не из тех, кого волнуют, например, дни недели. Но мы с мистером Пакером связаны священным обязательством. Ибо в соседнем вагоне спит не кто иной, как Александр Каннингем Третий, любимый внук владельца этого вагона. И мы поклялись доставить мистера Каннингема в Чикаго, к дверям Теннисного клуба к шести часам вечера в четверг, дабы передать его в сохранности…
— В руки его поработителей, — сказал Пакер.
— В руки его нареченной, — поправил Паркер. — И к этой обязанности нельзя отнестись легкомысленно, мистер Кондуктор. Потому что дед мистера Каннингема владеет самым большим парком вагонов-рефрижераторов в Америке, а дед невесты — самый крупный производитель сосисочных цепочек. Вы понимаете поэтому, насколько важно для нас вовремя доставить мистера Каннингема в Чикаго.
— От этого зависит будущее американского завтрака, — сказал Пакер.
— Несомненно, — согласился Паркер. — Несомненно.
Эммета учили ни к кому не относиться свысока. Относиться свысока к человеку, говорил отец, это значит, что ты так много знаешь о его судьбе, о его намерениях, о его поступках и частных, и общественных, что можешь сопоставить его качества со своими, не боясь ошибиться. Но наблюдая, как тот, кого звали Паркером, осушает еще один стакан теплого джина и зубами стаскивает с минутной стрелки оливку, Эммет невольно взвесил человека и нашел легким.
В Салине одна из историй, которые любил рассказывать Дачес, — в поле или на досуге в бараке, — была об артисте, который называл себя профессором Генрихом Швейцером. Мастером телекинеза.
Когда поднимался занавес, профессор сидел посреди сцены за столиком, покрытым белой скатертью, с обеденной посудой, приборами и незажженной свечой. Из-за кулис выходил официант, подавал бифштекс, наливал вино в бокал и зажигал свечу. Официант уходил, профессор не спеша кушал бифштекс, отпивал вино, а потом вертикально втыкал вилку в мясо — все это молча. Вытерев салфеткой губы, он раздвигал в воздухе большой и указательный пальцы и начинал медленно их сводить. Пламя свечи убывало и гасло совсем, оставив после себя только хвостик дыма. Затем профессор устремлял взгляд на вино, и оно вскипало, переливаясь через край. Теперь он переводил взгляд на тарелку, и вилка, воткнутая в мясо, сгибалась под прямым углом. Тут публика, которую попросили сохранять молчание, разражалась изумленными возгласами. Профессор, подняв руку, успокаивал зал. Он закрывал глаза и обращал ладони к столу. Сосредотачивался, и стол начинал дрожать с такой силой, что слышно было, как ножки стучат по полу сцены. Профессор открывал глаза и вдруг уводил ладони вправо — скатерть взлетала в воздух, а тарелка, бокал и свеча стояли как ни в чем не бывало.
Все это, конечно, было мошенничеством. Хитрая иллюзия достигалась с помощью невидимых проволок, электричества и воздуходувки. А сам профессор Швейцер? По словам Дачеса, он был поляк из Покипси и телекинезом владел так, что не смог бы даже уронить молоток себе на ногу.
«Нет, — сердито подумал Эммет. — Швейцерам этого мира не дано двигать предметы взглядом или мановением руки. Этот талант достался Паркерам».
По всей вероятности, никто не объяснял Паркеру, что он владеет телекинезом — но и незачем было. Он понял это по опыту, с самого детства, когда хотел игрушку из витрины магазина или мороженое у продавца в парке. Опыт научил его, что, если сильно захотеть, это придет к нему в руки, даже вопреки законам тяготения. Как, если не с презрением, можно отнестись к человеку, наделенному такой необыкновенной способностью, если он использует ее для того, чтобы добыть, не вставая с кресла, полупустую бутылку виски, валяющуюся на полу?
Пока Эммет предавался этим мыслям, послышалось тихое жужжание, и часы без стрелок начали отбивать время. Он посмотрел на часы Билли и увидел с тревогой, что уже девять. Он не заметил, как много времени прошло. Поезд мог тронуться с минуты на минуту.
Он протянул руку к наволочке, лежавшей у ног, и Паркер обратил взгляд на него.
— Вы же не уходите?
— Мне надо вернуться к локомотиву.
— Но мы только что познакомились. Какая может быть спешка? Вот, присаживайтесь.
Паркер подтянул свободное кресло к своему, загородив Эммету путь к двери.
Эммет услышал шипение воздуха в отпущенных тормозах, и поезд тронулся. Эммет отодвинул кресло и шагнул к двери.
— Стойте! — крикнул Паркер.
Опершись на подлокотники, он поднялся. Когда он встал, Эммет увидел, что он еще крупнее, чем казалось. Едва не доставая головой до потолка вагона, он покачнулся, а потом устремился к Эммету, протянув руки, будто с намерением схватить его за рубашку.
Эммет ощутил прилив адреналина и отвратительное чувство, что время повторяется во зло. В шаге за спиной Паркера стоял столик с пустыми бокалами и опрокинутой бутылкой из-под шампанского. Учитывая неустойчивость Паркера, Эммет, даже не думая, знал, что один толчок в грудь — и он повалится, как дерево. Снова выпал Эммету случай опрокинуть все планы на будущее одним движением.
Но Паркер с неожиданным проворством сунул Эммету в карман рубашки сложенную пополам пятерку. Потом отступил и упал в кресло.
— С глубочайшей благодарностью, — сказал он вслед уходившему Эммету.
С наволочкой в руке Эммет поднялся по лесенке, быстро прошел по крыше товарного вагона и перепрыгнул на крышу следующего — так же, как делал это час назад.
Но теперь поезд двигался, слегка мотаясь, и набирал ход. Эммет прикинул, что скорость еще миль двадцать в час, но все равно ощущал напор воздуха, перепрыгивая с крыши на крышу. Если разгонится до тридцати, надо будет хорошенько
