Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин
Авдотья Степановна была едва-ли не первая женщина, около которой Прядильниковъ немного сбросилъ съ себя-свою аскетически-дѣловую оболочку. На всѣхъ «бабъ», какъ онъ называлъ женщинъ, Прядильниковъ смотрѣлъ, до знакомства своего съ Авдотьей Степановной, сквозь-особую, имъ самимъ сдѣланную, призму. Онъ считалъ ихъ совершенно ненужнымъ осложненіемъ въ жизни, по-крайней мѣрѣ для людей, на которыхъ онъ смотрѣлъ не такъ, какъ на Алешу. Едва-ли не изъ всего рода скаго дѣлалъ онъ исключеніе для одного Алеши, видя, что тотъ не можетъ существовать иначе, какъ въ воздухѣ женолюбія. Прежде онъ не задавалъ себѣ вопроса: желаетъ-ли онъ самъ усладить жизнь свою хоть-какую-нибудь женскою привязанностью. Вопросъ этотъ всталъ передъ нимъ только съ того времени, когда онъ началъ сходиться пріятельски съ Авдотьей Степановной.
Письмо Карпова взволновало и тайно порадовало его.
Вотъ ты какъ Алешка, — разбиралъ онъ про себя — пожелалъ законнаго брака, отказываешься отъ такой женщины, какъ Авдотья Степановна. У тебя никогда не было такого Рубенса, самъ-же ты мнѣ говорилъ. Тебя всячески ублажали, ничего отъ тебя не требовали, а ты убѣжалъ и хочешь теперь совсѣмъ обабиться. Дуракъ!»
Если-бы Прядильниковъ сѣлъ писать Алешѣ, онъ почти то-же самое сказалъ-бы и въ письмѣ. Па него находилъ новый задоръ. Алеша представлялся ему въ видѣ мальчугана, ничего неемыслящаго по женской части. Онъ не безъ злорадства представлялъ себѣ картину, какъ Алеша, подъ вліяніемъ теперешнихъ своихъ мыслей, женится на какой-нибудь дѣвчонкѣ, невзрачной, глуповатой, мозглявой, какъ онъ пріѣдетъ съ нею въ Петербургъ и станетъ играть роль примѣрнаго мужа, какъ тутъ-же очутится Авдотья Степановна, роскошная, ловкая, умная, веселая, какъ они съ ней будутъ вышучивать Алешу, какъ онъ станетъ мало-по-малу прегрѣшать противъ супружеской вѣрности и превращаться въ прежняго Алквіада.
«Она его ужасно любитъ!» вдругъ вскричалъ про себя Прядильниковъ, вспомнивъ всю сцену въ кабинетѣ Авдотьи Степановны.
Ему стало противно и гадко за самого себя. Онъ не могъ отдать себѣ хорошенько отчета, какое чувство преобладало въ немъ въ эту минуту: удовольствіе-ли, или надежда, или жажда неизвѣданныхъ ощущеній? Одно онъ зналъ: съ тѣхъ поръ, какъ онъ познакомился съ Авдотьей Степановной, онъ началъ сильнѣе сознавать свое внутреннее достоинство, какъ человѣка способнаго и знающаго, началъ желать — дать своимъ способностямъ и знанію совершенно другой ходъ, показать людямъ, которые до сихъ норъ эксплуатировали его, что не имъ, а ему слѣдуетъ играть роль. И во всѣхъ этихъ соображеніяхъ Авдотья Степановна стояла на первомъ планѣ. Были минуты, когда Прядильниковъ представлялъ себѣ эту женщину своимъ главнымъ помощникомъ, — больше того, какъ-бы своимъ хозяиномъ.
И вотъ теперь женщина эта брошена Алешей. Въ ней происходитъ сильный душевный кризисъ. Она впервые почувствовала уязвленную страсть и находилась, быть можетъ, на рубежѣ совершенно другаго существованія.
Прядильниковъ не могъ оторваться отъ Авдотьи Степановны, и его разгоряченный мозгъ перескакивалъ отъ одной картины къ другой, переплетая соображенія и образы въ раздражающій сумбуръ.
Послѣ продолжительной ходьбы по комнатѣ, усиленнаго куренія и, разумѣется, питья, Прядильниковъ взялъ большой листъ почтовой бумаги и началъ писать. Писалъ онъ скоро, порывисто и безпрестанно перечеркивалъ. Дописавши большое письмо, онъ нѣсколько разъ перечиталъ его, потомъ началъ старательно переписывать. Переписываніе продолжалось добрыхъ полтора часа. Кончивши эту тяжелую для него операцію, онъ запечаталъ конвертъ и отправилъ его опустить въ ящикъ. Весь вечеръ онъ пробылъ дома, но ничѣмъ хорошенько заняться не могъ.
На другой день утромъ онъ находился въ такомъ-же волненіи. Часу въ двѣнадцатомъ принесли ему записку. Черезъ полчаса онъ входилъ опять въ кабинетъ Авдотьи Степановны.
Она смотрѣла гораздо свѣжѣе. Только-что Прядильниковъ сѣлъ около нея, Авдотья Степановна расхохоталась. Этотѣ смѣхъ заставилъ его вздрогнуть.
— Что вы за люди, посмотрю я на васъ! — воскляк-аула она и стала его теребить за руку. — Просто какіе-то оглашенные. Что вы такое мнѣ написали?
— Простите великодушно, — бормоталъ Прядильниковъ. — Я хотѣлъ только высказать вамъ… какъ мнѣ представляется все это дѣло.
— Вы, милѣйшій Петръ Николаичъ, быть можетъ, и хотѣли очень многое высказать, но у васъ, хоть убейте меня, ничего понять нельзя. Читала я, читала… и почеркъ у васъ такой связный, Господь съ вами.
Прядильникова начало подергивать.
— Рука дурацкая!
— Одно я увидала, что вы обо мнѣ сокрушаетесь. Напрасно. Я вѣдь человѣкъ прочный, меня скоро не свалишь. Вы Алешкѣ ничего не писали?
— Нѣтъ, зачѣмъ-же?
— Ну, то-то же.
— Онъ васъ не стоитъ!
— Вы-ли это говорите, Петръ Николаичъ?
— Пускай его тамъ въ Москвѣ женится хоть на козѣ. Что-жь объ немъ сокрушаться.
— Сокрушаться, нечего. Я вѣдь съ вами хочу о своихъ дѣлахъ говорить. Будьте моимъ другомъ и главнымъ совѣтникомъ.
Она протянула ему руку и вдругъ подняла ее и погладила его по головкѣ, какъ маленькаго мальчика.
Прядильниковъ весь вспыхнулъ и не зналъ, въ какую сторону ему смотрѣть.
— Я на васъ погляжу, Петръ Николаичъ, — заговорила Авдотья Степановна какимъ-то материнскимъ тономъ: — вы чудный человѣкъ. Ну, какъ это до сихъ поръ не умѣете вы составить себѣ ничего существеннаго? Вамъ прекрасно извѣстно, какъ люди обдѣлываютъ дѣла… Черезъ меня вы узнали всякую подноготную.
— Узналъ, — повторилъ Прядильниковъ, нѣсколько оправившись.
— Пора намъ взимать процентъ съ того, что мы съ вами знаемъ.
— Пора.
— Мнѣ мой Саламатовъ такъ сталъ противенъ, что я его не нынче, завтра — по боку.
— Вотъ какъ? — спросилъ оживленно Прядильниковъ.
— Слава тебѣ, Создателю, обойдемся и безъ него. Я вамъ по душѣ скажу, Петръ Николаичъ, что мой Борька и вся эта братія великую во мнѣ злость посѣяли. Неужели не выдумаемъ мы съ вами такого фортеля, чтобы хорошенько вывести ихъ на свѣжую воду?
— Очень легко вывести.
— А коли легко, валяйте.
— Всѣ они, — заговорилъ Прядильниковъ болѣе желчнымъ тономъ: — мерзавцы. Если изобличать, такъ надо всѣхъ, отъ перваго до послѣдняго. Мнѣ это надоѣло хуже горькой рѣдьки. Батракомъ ихъ я уже больше не буду.
— Однако, что-же вы себѣ пріобрѣли? Есть-ли у васъ паи какіе?
— Нѣтъ, паевъ у меня никакихъ не имѣется.
— Процентъ, что-ли, вы получаете?
— И процента никакого нѣтъ.
— Стало-быть, что-же?
— Теперь я ужь для дѣла работаю. Я знаю, что они меня боятся.
— Катя въ этомъ сласть! Надо ихъ заставить платить.
— Помилуйте, Авдотья Степановна, развѣ я перомъ своимъ торгую?
— Кто вамъ это говоритъ. Вы только не волнуйтесь, а слушайте меня. Я мекаю такимъ образомъ. До тѣхъ поръ, пока вы сами не заявите себя человѣкомъ съ деньгами, ничего вы вашимъ строченіемъ не добьетесь. Натуру-то вашу я ужь знаю. Залучатъ васъ въ одну шайку и начнутъ ублажать. Вы ихъ, но довѣрчивости
