Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин
«Ты, можетъ быть, ждешь меня дня черезъ два назадъ въ Петербургъ. Врядъ-ли я вернусь такъ скоро; но прежде, нежели я надумаю пуститься въ путь, мнѣ хочется, мой другъ, побесѣдовать съ тобой, и прошу тебя понять меня хорошенько. Не скрою отъ тебя того, что поѣздку въ Москву я проектировалъ съ цѣлью подвергнуть себя испытанію. Ты знала меня до сихъ поръ за прожигателя жизни, за Алквіада, какъ я себя самъ называлъ. И, дѣйствительно, мнѣ и самому сдавалось, что рожденъ я неизлѣчимымъ жуиромъ. Ты-же такая женщина, лучше которой нельзя себѣ вообразить россійскому Алквіаду. Говорю это къ тому, чтобы ты не объяснила моихъ поступковъ обыкновеннымъ легкомысліемъ. Ты вѣдь очень умна, Дуня, умнѣе всѣхъ насъ. Объясни же, почему едва-ли не съ первыхъ дней нашего знакомства началъ я зашибаться хандрой. Все лѣто прошло въ такихъ же припадкахъ. Ты ихъ замѣчала, старалась всячески меня развлекать, но и сама страдала, въ сущности, тѣмъ-же недугомъ, хотя и не признавалась въ этомъ. Если-бы я тяготился тобой, именно тобой, я-бы не преминулъ найти утѣшеніе на сторонѣ. Этого утѣшенія я не искалъ и теперь не ищу. Меня просто подавляло особое неудовлетворенное чувство. И вотъ я отправился въ Москву, чтобы остаться одному и рѣшить наконецъ, чего мнѣ нужно. Я знаю теперь, что это такое. Мнѣ нужно обабиться. Ты сейчасъ воспрянешь и закричишь, что я надувалъ тебя и давно сосваталъ себѣ невѣсту, за которою и отправился въ первопрестольный градъ Москву. Клянусь тебѣ, что ничего подобнаго нѣтъ въ дѣйствительности. Никакой невѣсты у меня не имѣется. Я рѣшился только покончить съ преж-шею жизнію и сказать тебѣ это откровенно. Если ты выкажешь себя умницей, въ чемъ я не сомнѣваюсь, то мы встрѣтимся добрыми друзьями и не станемъ шпиговагь другъ друга совершенно лишними упреками. Согласись сама, мои другъ, что моя хандра черезчуръ тебя разстраивала и лишала тебя той счастливой жизненности, которая должна скрашивать твои путь въ сей земной юдоли. Вотъ моя исповѣдь. Покажи ее, если хочешь, Николаичу и, главное, пойми меня хорошенько».
«Твой Алеша».
— Что скажете? — спросила Авдотья Степановна, когда Прядильниковъ положилъ письмо на столъ.
— Бѣлены объѣлся! — глухо вскричалъ онъ.
— Ничего не объѣлся; а просто прописываетъ мнѣ чистую отставку.
— Это сдуру!
— Его дѣло. Хоть и за то спасибо, что- не хотѣлъ дольше обманывать. Никто въ своемъ чувствѣ не воленъ. Ему тошно сдѣлалось со мной. Кто-жь виноватъ!
— Разумѣется, онъ.
— Нѣтъ, я. У меня у самой явились всякія лихія болѣсти. И я въ задумчивость начала впадать, вмѣсто того, чтобы жить въ свое удовольствіе. Не во-время втюрилась я въ вашего Алешку, а вотъ это-то и наводитъ сейчасъ уныніе на вашего брата.
— Чего-же ему больше, — бормоталъ Прядильниковъ.
— Сами видите, чего-то другаго захотѣлось, въ законный бракъ, вишь, желаетъ вступить.
— Шутъ онъ гороховой! Кто за него пойдетъ?
— Почему-же и не пойти? Одной мордочкой своей какую угодно невѣсту подцѣпитъ. Кто-жь его знаетъ! Женится, и въ самомъ дѣлѣ станетъ другимъ человѣкомъ.
Одно я вижу: со мной ему утѣхи никакой нѣтъ, а въ законныя супруги я ему не гожусь.
Авдотья Степановна силилась говорить сдержанно, но нервное вздрагиванье голоса показывало, какъ всю ее передергиваетъ. Прядильниковъ сидѣлъ смущенный, отведя отъ нея взглядъ въ сторону. Онъ рѣшительно не зналъ, какой взять тонъ: защищать или обвинять Алешу. Въ немъ самомъ заговорила вдругъ пробудившаяся тревога, смѣсь довольства съ недоумѣніемъ.
— Что-же, — продолжала Авдотья Степановна, откинувшись на подушку. — Съ Богомъ! Ему хочется, чтобы я поступила, какъ умница. Останемся, говоритъ, друзьями. Я и на это согласна. Коли желаетъ, могу ему высватать хорошую невѣсту…
Она крѣпилась, крѣпилась и зарыдала.
Прядильниковъ совершенно растерялся и только издавалъ смутные звуки.
Авдотья Степановна сдержала свои рыданія, утерла слезы, встала съ кушетки, прошлась нѣсколько разъ по кабинету и потомъ присѣла къ Прядильннкову.
— Я ему сегодня нанишу, — сказала она кротко: — онъ будетъ доволенъ.
— Вы, Авдотья Степановна…
Онъ не договорилъ и опять отвернулся.
— Да ужь вы полноте. Вы Алешку любите больше меня, такъ, стало быть, что-же вамъ особенно-то сокрушаться. Я ужь давно готовилась къ такому сюрпризу. На Алешку я смотрю, точно на брата маленькаго, а то и какъ на сына. Ну, женимъ его, коли такъ, и завьемъ горе веревочкой.
— Какое-же горе, — бормоталъ Прядильниковъ. — Онъ этого не стоить.
— Полноте, Петръ Николаичъ. Вѣдь вы должны радоваться про себя. Видите, онъ своимъ умомъ дошелъ до — степенной жизни. Противно ему стало его окаянство. Довольно ужь онъ на своемъ вѣку покурилъ и женскаго пола перепортилъ. Всѣ мы ему осадили. Что-жь, я это понимаю. Ему теперь надобно дѣвушку чистую, ангела во плоти, чтобы она его самого отъ всякаго безобразія отвела однимъ только своимъ видомъ ангельскимъ, чтобы ему никогда и на память не пришли такія грѣшницы, какъ я…
— Вретъ, вретъ! Не способенъ онъ жениться.
— Вретъ или не вретъ, одно то я понимаю, что ему со мною прохлаждаться нежелательно. Я на него злоб-ствовать не стану, да и вы, Николаичъ, ворчите только для видимости. Онъ — наше дитя. А между прочимъ это — самое письмо Алешкино и во мнѣ перемѣну сдѣлало. Сегодняшній день столько на меня разныхъ мыслей нахлынуло. Данте срокъ, и я все это приведу въ порядокъ.
— Успокоитесь, Авдотья Степановна. Онъ не стоитъ того.
Говоря это, Прядильниковъ замѣтно краснѣлъ. Ему самому дѣлался противенъ собственный тонъ. Онъ не находилъ въ эту минуту всегдашняго своего чувства въ Алешѣ.
— Вотъ завтра начну толковать о своихъ дѣлахъ. Напишу нашему чадушкѣ насчетъ любви, поставлю на немъ крестъ, да и сама успокоюсь.
Авдотья Степановна легла на кушетку. Лихорадочное возбужденіе смѣнилось упадкомъ силъ. Петръ Николаевичъ взглядывалъ на нее тревожно и крутилъ усъ. Она закрыла глаза. Прошла пауза въ нѣсколько секундъ.
— За докторомъ не прикажеге-ли? — спросилъ онъ шепотомъ, стыдливо дотрогиваясь до ея руки.
Она раскрыла глаза и улыбнулась.
— Вотъ еще. Вы думаете, я заболѣю? Какъ-бы не такъ. Не таковская. Голова только трещитъ. Завтра пройдетъ. Милый гость, я васъ больше не задерживаю. Завтра… а то такъ подождите, я вамъ записочку пришлю. Алешѣ чуръ ничего не писать. Я ему напишу.
Она протянула ему руку. Прядильниковъ поцѣловалъ и вышелъ изъ кабинета.
VI.
Прядильниковъ вернулся домой и долго не могъ присѣсть ни къ какой работѣ. Онъ думалъ гораздо больше объ Авдотьѣ Степановнѣ, чѣмъ объ Алешѣ. Она запретила ему писать къ Карпову, и онъ не смѣлъ ея ослушаться. Въ этой женщинѣ все ему нравилось. Сколько разъ, глядя на Карпова, онъ спрашивалъ себя тайно, за что ему самому выпала
