Ноша - Татьяна Нелюбина
Агистри можно обойти за один день, такой он маленький. 12 км в длину, 9 км в ширину. Остров зелёный – его две горы покрыты пиниями. Там, где не покрыты, растут оливы. На набережной – тамариски. Но ни они, ни оливы, ни пинии, ни церковь Св. Василия не поразили жену и сына так сильно, как счастливые бабушки.
Ну где таких ещё можно увидеть?
В Берлине? Берлинские бабушки не заняты так внучатами, чтобы забыть о себе. Или им не доверяют внучат по каким-то причинам. Знакомая Юли, например, не подпускает детей к старикам, чтобы не обнимали, не целовали, она ребёнком терпеть не могла, когда её на колени усаживали.
– Дети сами решат, когда вырастут, к кому им идти.
Я видел вчера молодую мамашу с коляской, на которой она написала: «Не трогать, не смотреть».
На остров хочу.
Пришла Людмила.
Передала мне привет от Бори, её закадычного друга-писателя, и, смеясь, рассказала про «хохму» его внука:
– Автобус, набитый битками.
Его спросили:
– Так кто же там ехал?
– Ну я, мама, папа, ома, опа и чужие народы,
Людмилу почему-то эта «хохма» очень развеселила, а я ничего смешного в ней не нашёл:
– Мы для вас чужой народ?
Она отмахнулась:
– Да ну, он про чужих дяденек-тётенек говорил.
– Я так не думаю.
Она перестала смеяться.
Ушла.
А если он имел ввиду беженцев?
И то, и другое плохо.
Плохо, что мы чужие.
Людмила
А мне всё равно было смешно! Ну надо же, «набитый битками»!
– Давай поговорим, – сказал Аксель.
– Давай.
– Только не дома. Пойдём куда-нибудь. В бар, в кафе.
– Пойдём.
Мы пошли к станции Feuerbachstraße, там есть кафе, где можно курить, Аксель не возражал, а то бы мне пришлось то и дело на улицу выскакивать, мокнуть, мёрзнуть, погода была мерзкая.
Мы нашли столик в закутке, заказали пиво и пока ждали, Аксель осматривался.
– Бросать не собираешься?
– Нет.
– Сколько сигарет ты за день выкуриваешь?
– Меньше, чем раньше, когда мы с тобой вместе курили.
– Я больше не курю.
– Ты подаёшь мне хороший пример.
– Не иронизируй.
– Не буду.
– И я об этом больше не буду. Я вот о чём. Я считаю, что мы слишком много времени проводим с Митей.
– Настя больше проводит, Маша уже умеет читать и писать
– Это не наша задача. Это задача родителей. Мы свою выполнили. И нам никто не помогал, сами справлялись.
– Нам помогали – и очень! – Астрид, мои родители, брат, друзья, а то совсем бы туго пришлось.
– Они нам помогали, но не заменяли нас, а ты…
– Что я?
– Ты затмеваешь собой и Юлю, и Антона. Доминируешь, как Мать.
Я взглянула на него. Мне показалось, или он в самом деле произнёс Мать с большой буквы?
– А я и есть Большая Мать, если буквально перевести с немецкого Großmutter.
– Не передёргивай. Ты прекрасно понимаешь, о чём я.
– Нет, честно, не понимаю.
– Да Юля тебя боится, как чёрт ладана.
– В самом деле? Не замечала.
– А ты вообще кого-то, кроме себя, замечаешь?
Я отхлебнула пива и расслабилась. Ну, кажется, мы добрались до главного. Перечень моих недостатков займёт, как минимум, полчаса. Я: балую Митю, как и Антона баловала; всё ему разрешаю, чего нельзя; на поводу у него хожу (у внука или у сына, не поняла, но лень было спрашивать); потакаю во всём, и он плаксой растёт; не слежу за лексикой, фразеологией, культура речи хромает в обоих языках. И что-то ещё.
Нет, вроде бы всё.
Ах да, любые замечания принимаю в штыки.
Если бы мы не в пивнушке сидели, я бы решила, что мы на комсомольском собрании, как в старые добрые времена, когда меня почти за всё прорабатывали, в том числе и за курение (я курю с пятнадцати лет, но, естественно, не афиширую такой ранний порок).
(Да, и ещё целовалась в подъезде с мальчиком, которого очень любила, но и об этом никто не знает, кроме нас двоих).
Я закурила, уже не помню какую по счёту, сигарету и глотнула пива. Аксель тоже глотнул. Почему, продолжал, мы все праздники делим на ваши и наши и не приглашаем к себе Юдиных родителей? О нет, нет, он не в претензии, ему даже лучше, не надо участвовать в семейном мероприятии, стараться всем угодить и следить, чтобы Митя равное время проводил с нами и с ними, чтобы не вспыхнула ревность между двумя бабушками, одна из которых во что бы то ни стало должна доминировать, чуть не силком держит Митю при себе, на колени усаживает, Митя вырывается…
Я свой чёртов бокал чуть не выронила. Представила, как бы он разбился вдребезги, а я бы вскочила, выбежала, с силой хлопнув дверью.
В моём гороскопе – вот и не верь им после этого – стояло грозное предупреждение: в начале года меня подстерегают неприятные неожиданности, и нужно просто их пережить, быть стойкой, потом будет лучше.
Но это ж потом, а пока-то что делать?
Я заставила себя остаться на месте и выслушивать всю эту муть про мою хитроумность. Юдин отец… чёрт, кем он мне приходится, вылетело из головы… сват! Сват тоже меня уличал в каких-то хитросплетениях моего разума, ну, выпил лишнего, и полезло из него, когда мы праздновали день рождения Юли. Я сказала ему:
– Не нужно искать в моих словах подвоха. Я говорю, что думаю. А если не хочу обидеть, то молчу.
А он мне бросил:
– Du bist bescheuert.
Он – русский немец и часто переходит на свой второй язык. «Bescheuert» – это отвратительное слово, его и не переведёшь адекватно, а буквально: «ты пристукнутая мешком из-за угла». И тут уж я стала собираться домой. Когда он вышел за мной в прихожую, чтобы, наверное, извиниться, я взяла себя в руки, сказала:
– Ничего, я всё равно тебя люблю, ведь ты дед нашего Мити.
Он мне на это сказал:
– Выкрутилась. Du bist schlau[44].
Вот ведь какой упрямый. Задолбал меня этим своим «schlau».
– Нет, – сказала я, – просто умная.
Что само по себе непростительно – умной себя называть, в перепалку ввязываться, букашкой, наколотой на картонку, себя ощущать, пялиться на эту булавку, крылышками напоследок взмахивать.
Но и представить, что он назавтра вздумает извиняться… Или не будет, и трещина между нами начнёт расширяться, углубляться и
