Кто виноват - Алессандро Пиперно
– Нет, пап, с тобой.
– Ну, говори.
– Я просто так, хотелось тебя услышать. Давно не разговаривали. Ты мне ни разу не позвонил.
– Ты возвращаешься послезавтра, да?
– Ага… Просто я… Захотелось с тобой поболтать.
– Ну, давай поболтаем. Что тебя интересует?
Я никак не мог привыкнуть к тому, что после Седер Песах родители как будто поменялись ролями. Учитывая обстоятельства, оставалось решить, что хуже: смириться с тем, что моя похожая на сфинкса мать, забыв о многолетней скромности и сдержанности, пользовалась малейшим предлогом, чтобы подвергнуть меня телефонному допросу с пристрастием, или принять то, что мое доверенное лицо, товарищ по играм в долгие ночи моего детства, до сих пор не сподобился мне позвонить, хотя мне скоро возвращаться домой? Что хуже? Любопытство интроверта или равнодушие экстраверта?
Я решил позвонить в субботу вечером, надеясь застать его дома. Хитрость сработала лишь отчасти: на другом конце провода звучал его голос, сомнений не было, но в нем не было обычного тепла, не говоря уже о духе дружбы, товарищества, нежности… Он был непохож на себя, как будто до сих пор сердился и хотел меня наказать. За что? За то, что у меня не хватило смелости отказаться от того, от чего не отказываются? Хотел бы я увидеть его на моем месте.
– Как у вас там дела? – спросил я понуро.
– Пришла жара. Внезапно и, по-моему, слишком рано. Как в печке. Нечем дышать. А ведь это только июнь, чтоб его…
– Здесь тоже жарковато.
– Поверь, это не то же самое, – нетерпеливо перебил он. – Как раз только что рассказывали по телевизору.
– По телевизору?
– Да, сказали, что такого раннего лета не было пятьдесят лет. Похоже не на июнь, а на август. Представь себе: ночью я спал в машине с включенным кондиционером.
В первое мгновение я подумал, что не расслышал. Потом понял, почему он так себя вел: ему не терпелось сделать убойное заявление. Разве мои американские сказки, даже самые волшебные и красиво упакованные, могли тягаться с его бравадой? То, что он мне только что сказал, было настолько невероятным и сногсшибательным, что у меня не осталось слов. Не хватало фантазии представить, как ночью он берет подушку и уходит из супружеской спальни, чтобы укрыться в машине. Он решил меня наказать за то, что я поинтересовался, как дела в Риме? Вот какие у нас дела, мелкий негодяй, сующий нос не в свои дела: твой отец учится жить как бездомный, а мать не в силах его остановить.
Очевидно, без меня – а может, благодаря моему отсутствию – отношения между ними все накалялись. Оставшись вдвоем, они совсем слетели с тормозов. Разве могло быть иначе?
Какая еще жара! Какой еще кондиционер! Она его выставила за дверь. Или нет, он сам ушел. Так ли это важно? Главное, что мою жизнь отравляла мысль: еще два дня – и я опять окажусь в домашней тюрьме, во власти надзирателей-социопатов.
– Похоже, тебе там весело. – Он сказал это ехидно, словно пересказывая достоверные и неприятные слухи.
– Вполне, – осторожно согласился я.
– Знаешь, я и не подозревал, что ты настолько удобный человек.
Хотя в этом утверждении не было ничего оскорбительного, я не помнил, чтобы он когда-либо обращался ко мне с таким сарказмом. Меня огорчили не его слова, а скрытая за ними злоба. Горькое разочарование – это было на него непохоже и могло свергнуть его с пьедестала, по крайней мере в глазах самого верного сторонника.
– В каком смысле?
– Скажем так, я не в восторге от того, что ты проводишь время с этими людьми. Вот. Но мое мнение, конечно, никого не интересует.
– Меня интересует.
– Что скажешь о своих кузенах? Они такие, какими кажутся?
– То есть?
– Скажи мне ты: я видел их всего раз. И если тебе интересно знать мое мнение, они мне не слишком понравились. Даже совсем не понравились. Эта, как ее зовут? Франческа. Ты не замечал, сколько вокруг Франческ? Так вот, в общем, эта Франческа кажется какой-то пресной, бесцветной, твой покойный дед сказал бы: “как дохлая собака”. А парень – типичный сынок богатеньких родителей, капризный и наглый. В общем, надутый индюк.
Увидев их всего однажды, он составил себе ясное представление о моих кузенах: куда более четкое, чем сложилось у меня за десять дней вынужденной совместной жизни. Я снова почувствовал в его словах что-то не то: лихорадочное возбуждение, которого прежде не замечал.
И вновь меня задели не поверхностные оценки, которых я мог ожидать и с которыми был отчасти согласен, а то, как он это сказал. “Сынок богатеньких родителей”? “Надутый индюк”? Мой отец так не выражался.
Хотя в то время мое политическое сознание было еще слабее, чем сегодня (я двадцать лет не хожу на выборы), однако я не мог не понимать: мои родители – коммунисты. Полагаю, партийная принадлежность, далекая от ортодоксальной, была мне понятна, потому что это было единственное, что их объединяло, единственное, что в свое время подтолкнуло их друг к другу. Тем не менее ни у него, ни у нее это не выражалось в ожесточенной борьбе – надеюсь, я объясняю понятно. Стремление к прогрессу имело для них буквальный смысл, соответствовало их намерениям: они были готовы сражаться за правое дело, но никогда бы не выступили против чего-то, не причинили бы кому-то вреда. Вот почему мне было странно слышать от отца лозунги, которые могли с запалом скандировать мои пустоголовые соученички.
– Не говоря уже об этом пирате.
– О ком?
– О твоем любимом дядюшке. Скажем так: то, что мне про него рассказывали, не внушает доверия.
– Например?
– Неважно.
– Нет, расскажи!
Его не нужно было подстегивать. Ходят слухи, объяснил он, что наш князек тщательно выбирает своих клиентов, что он испытывает огромное удовольствие, вытаскивая из тюрем богатеньких мерзавцев: спекулянтов, коррумпированных чиновников и даже знаменитого преступника из высшего флорентийского общества, который убил свою жену.
Зачем пересказывать злобные слухи? А он не боялся, что я восприму это как попытку очернить того, кто – благодаря значительным средствам и безграничному очарованию – мог поспорить с отцом за мою любовь? Чего он добивался? Если он думал, что, усомнившись в честности моего благодетеля, я перестану ценить заботу, которую ко мне проявляли последние дни, он недооценивал мою способность быть объективным.
Впрочем, хотя я не стал ему говорить об этом, он совершил серьезный промах. И не со своим антагонистом, которому он приписал черты Мефистофеля, а со мной, своим сыном.
Хотя совместная жизнь с дядей Джанни открыла мне много
