Контузия - Зофья Быстшицкая
А теперь я избавилась от человека — а это, может быть, несколько часов доброты, может быть, только замаскированное сожаление, этого тоже нельзя недооценивать. Я пошла на это, поскольку любая процедура общения с кем-то вызывала во мне антипатию, могла помешать общению с собой, наедине. Я положила трубку, перерезала взаимосвязь с миром, вынудила замолчать телефон и того человека — и с первым ударом тишины подумала, что с головой у меня что-то неладно, что я расточительна и легкомысленна, словно могу себе такое позволить. Тишина наполнилась предвестием приближающегося грохота, а я боюсь молний и гневного неба, всегда боялась, теперь же оштукатуренное небо висит так низко, но оно тоже может распахнуться вспышкой злого света, прозрения, что я сама окончательно калечу свою судьбу, этот осколок той субботы, выкинутый в неопределенность ближайших дней; значит, я сама, утопая, хочу уйти еще глубже, ничего не видеть, даже трепетного огонька чьей-то готовности. Сколько же ее на самом-то деле в моей жизни, сколько я загубила сама вот так, по неразумению, из-за упрямства, самонадеянной уверенности, что я непробиваема, изворотлива в случае надобности, а любая слабость и угроза касаются только меня и никому до того дела нет.
Тогда, во время того свидания, начавшегося с расшаркиваний и кривых улыбок, меня сломила свежепереживаемая беда, вот я и сдалась, не защищалась в ситуации, сулящей мне унижение, тот человек поймал меня на жесте, просящем о поддержке, увидел, что я в беде, — и, может быть, поэтому я и отыгрываюсь теперь на нем, за эту мою беззащитность, о которой он не подозревал. Молчание черной коробки и мое молчание — и эта тишина, мурлычущая из углов, уже кидается, проламывает мне череп, перехватывает горло, так как не может во мне уместиться.
И я бегу к людям и голосам по-за кинескопом, никто еще не написал, что такое телевидение для одиноких людей; вот суббота, еще раз суббота, уже следующая после той, а в такие вечера людям предлагают развлечение, пусть хоть что-то у них будет, пусть забудутся, пусть отдохнут. И я влезаю в чье-то воображение, необходимое издерганным и безвольным, чтобы принять агрессию грохота, звона бубнов и тарелок, крика в одиночку и гуртом, может быть, это не для меня, говорю я себе, может быть, это для молодежи, но слушаю, смотрю, вот уже и нет тишины, а есть песни в три ручья, модные девицы, которым потом подражают на улицах и в конторах, броские девицы, все в ресницах и росписи, вперемежку с юнцами в кружевах и ожерельях, они сверкают глазами в камеру, их лишили мужественности, голосов не дали, они воют свои песнопения, а когда я отвожу глаза от экрана, то не знаю, они или девицы исторгают эти звуки, звуки одни и те же, высота всхлипов та же самая, разница исчезла, что ж, понятно, какая-то тенденция к камуфляжу пола, только что же они от этого выиграли, перестав отличаться друг от друга?
И я вдруг, уходя куда-то в сторону, размышляю, что дело, наверное, не в том, в личном плане они с этим уж как-то управляются, если только есть у них время для сношений, но это уже роскошь, это уже биологическое приложение к умению делать деньги, добиваться успеха и популярности, вот что для них главное, не девица, подхваченная по дороге, не парень на одну гостиничную ночь во время турне, чтобы подзаработать, с определенной ставкой за выход на люди, или, как они гордо говорят, «с концерта». В голове у них не сантименты, нужны силы, чтобы выдержать две халтуры в в день, ужин в ресторанчике, ночь в балдеже и полдень в мутной раскачке, а партнеры, для общего счета, сами идут в руки, когда сходишь с эстрады, еще в возбуждении от собственного мифа и собственного заголения. Тогда ведь все легко: и деньги, и наскоро растормошенная постель, и признание, которого хватает на один бросок за деньгами, на неделю, на месяц, иной раз на год.
Я смотрю, вижу их сегодня, как, стоя у позорного столба камер и софитов, они потеют от страха, это день генеральной репетиции, а там провалят или выиграют еще один сезон, еще немного повисит имя на афише — я не хочу их осуждать, во все времена кто-то делает слишком легкую и короткую карьеру. Уж какие есть, кому-то, видимо, они нужны, если существуют. Но за ними иные смутные призраки, кто-то еще включился в этот луна-парк, где несколько талантов и половодье мошенничества, это они приложили лапу, они обеспечивают им существование, сами размножаясь во мраке, укрываясь за этой дерганой и недорослой стайкой. Это и мои товарищи по перу, иногда поэты с громкими именами, герметичные, полные презрения ко всему, кроме своих творений, но они тут же хватаются за графоманские ритмы и рифмы, когда есть возможность заработать без труда, извольте, вот вам текст, конечно, глуповат, левой ногой накарябан, но в самый раз для всеядного потребителя, ему лучше и не надо, но поскольку он что-то собой значит, то вот уже и пара кусков в кармане, и дружки есть, которые поддержат взамен за твою поддержку, так что еще раз то же самое, та же пошлятина расхожая, идиотские псевдометафоры, такие откровения о мире, что среди своих животики надорвешь. Но только среди своих, потому что деньги — дело серьезное, каждому нужны, хотя и в разном количестве. И почему бы не загребать то, что в виде отчислений поступает, само в руки идет, разве не окупается это, за два часа перелопатишь слова с одного места на другое, одна и та же труха без толку и смысла, но зато под музычку, сама к ушам липнет; разве не окупается — за все минуты поэтической нервотрепки — замусорить этим кому-то глаза, раз уж они, по другую сторону, только и ждут, чтобы их привели в состояние балдежа?
И я вижу вот такого моего
