Контузия - Зофья Быстшицкая
Я заботливо поставила эти стружечные подсолнухи и шишки в глиняную вазу — выглядят неплохо, — потом отступила на шаг, что ж, могут себе стоять до моего возвращения. А тогда, может быть, вернется ко мне остановленная сейчас минута, с вопросом, уже поблеклым, теперешним вопросом ко мне, к той, в будущем: какой я увижу свою квартиру после всего? Эти цветы будут стоять, я вновь вернусь сюда, но все будет другим. Все, что бы ни было.
И тогда только в этой вот мысли что-то меня поразило, но спасительно зазвонил телефон, он часто так высвобождает меня из плохого и хорошего, кромсает часы, сгустившиеся во время работы, или же провалы пустоты — я уже писала, что по-разному беру трубку, минута эта бывает ненавистью к тому, что вовне, или же облегчением, что оно все же существует.
Позвонил Л., тот человек, с которым я встречалась в кафе, которому пришлось сказать, что, может быть, выйду из всей этой игры, когда уже не смогу раздваиваться. Потому что только сама себе стану важна в сомнительных условиях своего существования, а все остальное станет тем, чем сможет быть, просто ничьей землей, скорее, «всехней» землей, по которой некие лица, пребывая в состоянии амока, кружат, кружат, самозабвенно кружат, видя только спину переднего, которого принимают за всех своих современников, подгоняемые задним в этом ритуальном танце в честь нескольких земных символов веры, признанной истинной и незаменимой, потому что иных богов нашего мира они признавать не желают. Я была одним из этих людей в меловом круге, никогда доселе этого круга переступить не желала, но во время той встречи не хватило у меня сил на непримиримость к себе. Поэтому и проявила слабость и свой мелкий личный интерес, хотя не от этого человека я могла ожидать спасения. Ну что он может мне дать, он, «специалист по постоянной готовности», когда мне нужна другая область знаний, другие, более конкретные средства, чем сноровка разрешать социальные головоломки. Потому-то я и не нуждалась ни в благожелательных отрицаниях, ни в убеждениях. Да, он избавил меня от этого, не вызвал стычки двух вариантов правоты, его и моей, когда я, еще сильнее пораженная эгоцентризмом, склоняя перед собой шею, дошла до самых низин.
Его должна была оттолкнуть моя позиция, эти люди умеют стоять прямо, не отклоняясь от принципов, и я знаю, что с их позиции им жалки все эти штучки, мании и страхи, присущие творцам, столь часто кажущиеся ненатуральными в упорядоченной сфере долга и подчинения! Я знаю, что часто мы разговариваем друг с другом в столь различной тональности, что это вызывает глухоту собеседника. И избежать ее можно только тогда, когда контролируешь этот камертон как можно чаще, чтобы основные положения звучали как нужно. Это одно из наших обоюдных усилий. Потому что бывало, такой простой с виду инструмент расстраивался по взаимной вине, и приходилось усердно сколачивать аккорды, которые не резали бы слух обоим. Так бывало, такова у нас память, которую нелегко отчистить, даже внося поправку на настоящее время.
Но вот доказательство, что я столкнулась с иным принципом, потому что он позвонил сам, в намерении помочь. Тогда он не сказал ничего, даже не взглянул на меня повнимательнее, но потом уведомил их социальный отдел, я не знала, что такой существует, он же нам повседневно не нужен, значит, и там действует императив специализации. Но поскольку я не подпадала под какие-то положения, они связались с Институтом только для того, чтобы мне было легче. По обычной, непонятной причине. И вот он сообщил мне, чтобы я не ждала и еще раз по телефону пробилась к профессору, который получил сигнал и наверняка ускорит дело. Сегодня суббота, поздно, но надо сделать с самого утра в понедельник.
Я сказала «хорошо», я сказала «благодарю за то, что помните обо мне» — и вот уже надежда, что как-то перевалю через воскресенье. Согласие на постороннее вмешательство, удивление перед этим фактом — все как-то легче, хоть и не отстранение, а всего лишь приглушение тревоги. Ведь это важно, он наверняка не знает, как важно, что он не захотел причислить меня и наш разговор исключительно к области так называемых контактов. На этой волне я могла даже решиться и, когда позвонил Э., заявить, что я не готова ни к каким личным встречам, так как у меня сейчас на счету уже часы, всего лишь часы, и я не могу уделять внимание нам двоим, он должен это понять. Ну да, после того нашего свидания он не мог принять моих слов, это уже иная причинно-следственная логика, поэтому пришлось проявить понимание и терпение, чтобы уговаривать и ничего не объяснять, ведь это же один из тех людей, кто меня не вычеркнул. Но моя рефлекторная дуга, отделяющая восприятие от раздражителей, стала слишком обнаженной, стала параболой к качественно иной системе психических реакций, они приглушили физиологию, иначе этот человек должен был бы принести с собой свое сложносплетенное содержание, сейчас мне чуждое и даже неприязненное. Это было что-то новое и заслуживало очередного размышления, это уже какая-то ширма, которую я ставлю между собой и своей физической удовлетворенностью, но как же об этом сказать кому-то, пробиваясь сквозь существующее между двумя людьми расстояние, если даже себе объяснить не могу?
Так что я отстранила от себя — во всяком случае, не по выбору, а по новому закону селекции — эту сторону жизни, хотя никогда ею не пренебрегала.
