Осенняя охота - Екатерина Златорунская
Дома я включила телевизор. Шел детектив. Двое полицейских расследовали преступление. Я написала сообщение Стену – как у него дела и какие планы на Рождество. Он ничего не ответил.
Какая пустая квартира. Огромная пустая квартира. Что я буду здесь делать одна? Мне так захотелось поговорить с отцом, как тогда, в детстве, в лодке, когда я спрашивала его о серьезном и он отвечал мне серьезно, но мне не было страшно от его ответов. Ты умрешь? Я никогда не умру. А я умру? Нет, никогда. А я буду старой? Нет, ты будешь вечно молодой и прекрасной. Я знала, что это неправда. Но страхи уходили сами собой.
Помню, как он лежал на своей кровати, когда агония закончилась.
«Ты когда-нибудь любил маму? А ты когда-нибудь любил еще кого-то? Где ты сейчас?»
Когда я приезжала в отпуск в наш летний дом, отец в своем любимом махровом халате темного-синего цвета жарил мне на завтрак болтунью, как и много лет назад, в детстве. Мы пили кофе, отец расспрашивал о работе, о Йохане. Ему все было интересно, хотя в моей работе не было ничего интересного. В обед мы удили рыбу. Ужинали. Вечерами я заходила к нему в комнату пожелать спокойной ночи, рассматривала коллекцию пластинок, собранную им за тридцать лет жизни, и уже тогда думала, что с ней будет, когда он умрет, как мне жить с его вещами. Но он распорядился заранее. Пластинки отдали в клуб пенсионеров, куда он ходил на чаепития и танцы, хотя не любил ни того ни другого.
В детстве, когда отец ловил рыбу, а я лежала на дне лодки и смотрела сквозь темные очки на солнце, остров, где мы знали всех соседей, а все соседи знали нас, казался мне чужим и незнакомым. С середины озера еще можно рассмотреть деревья на берегу, и их длинные корни уходят в воду, словно старые длинные зубы, черепичные макушки домов в зеленом, как цветы на лужайке. Мама спала в доме или сидела в саду, чистила клубнику, где-то там, далеко за деревьями. Отец сосредоточен, со складкой на лбу, смотрит куда-то далеко. Я звала его: «Папа!» – он прикладывал палец к губам, улыбался и легонько сжимал мою ступню.
Мне было девять или десять, мама отправилась на выходные к подруге в Упсалу, а папа уехал по делам. И вот почти наступила ночь, а его все не было, и когда он наконец вернулся, я высказала ему свою обиду. Он был очень усталым, слушал меня, не перебивал. «Но ведь однажды тебе так или иначе придется быть одной, в этом нет ничего страшного, жизнь интересная, даже если никого не будет с тобой рядом». Я была возмущена: ведь мы могли ловить рыбу, сходить в гости к папиному другу, читать вместе детективы и угадывать на спор преступника (я всегда выигрывала и получала пять крон), пойти в лес, приготовить сырный пирог – все что угодно, а вместо этого длинный нескончаемый день в пустом доме.
И вот я одна, по-настоящему одна, и никто давно не ждет меня, когда я возвращаюсь из поездок, задерживаюсь на работе. Интересно ли мне жить, не знаю. Но я привыкла, терпеливо ношу в себе страх, грусть, одиночество – и почти забыла, как хорошо и легко жила та девочка, загорелая, с большими серыми глазами, которую все так любили, соседи угощали пирогами, ягодами, а теперь не осталось никого, кто бы любил и помнил меня такой.
Однажды осенью мы с Йоханом шли через увядшее подсолнуховое поле. Подсолнухи высохли и почернели, солнце испепелило их, как всякая большая любовь, но они всё равно стояли, обратив головы-соцветия в сторону солнца. Они ждали тепла, лета, они не знали, что всё – это всё.
Ночью я проснулась от странного запаха. Я обошла комнаты. Запах становился явным и сильным. И тогда я узнала его: так пахла наша собака. Наша старая собака. Она умерла от старости, когда мне было четыре года, когда я еще не знала, что такое жизнь. Я вспомнила ее всю целиком, ее грустные слезящиеся глаза, как обнимала ее, как она носилась за мной по комнатам, как просовывала в подмышку нос. Я так захотела обнять эту собаку. Мне на секунду показалось, что она вошла в комнату, стоит и не уходит.
– Анни, – позвала я ее. – Анни!
И она подбежала ко мне и облизала теплым языком мое лицо и руки, и я проснулась по-настоящему.
Стен написал: «Мы приедем с Кирстен. Приготовишь окорок по рецепту бабушки?» На улице сыпал снег. Я открыла свой блокнот, чтобы составить список продуктов на Рождество.
Я думала – это и есть жизнь, как же хорошо просто жить.
Утром снег перестал. Его выпало немного, словно просыпали мешок с мукой. Но это было только начало.
Выписка из отчета о смерти Эммы Карлссон
Эмма Карлссон, 8 лет, найдена мертвой во время поисковой операции на территории заповедника Тьясерна.
После опроса матери Шарлотты Карлссон, учителя, одноклассников, в том числе Астрид Линдманн, установлены обстоятельства пропажи и смерти Эммы Карлссон.
Эмма вместе с учителем и одноклассниками, среди которых была Астрид Линдманн, на школьном автобусе поехала в Джамтли на выставку.
Во время выставки Эмма и Астрид самостоятельно, не предупредив учителя, ушли из музея. Они собирались дойти до заповедника Тьясерна и вернуться к автобусу засветло.
Зайдя в лес, они заблудились, поссорились и пошли в разные стороны.
Информация о пропаже девочек поступила от учителя в полицию в 14:00. Немедленно были направлены ориентировки в ближайшие отделения полиции, в транспортную полицию, больницы. К поискам, помимо сотрудников полиции (включая кинологов) и родственников, были привлечены волонтеры из службы поиска пропавших людей.
В 16:15 начался снегопад, который серьезно осложнил поиски.
Астрид Линдманн найдена поисковой собакой в 18:23 недалеко от автомобильной трассы, без сознания. Доставлена в больницу, через 12 дней выписана в удовлетворительном состоянии.
В 22:56 в полутора километрах от места обнаружения Астрид Линдманн под снегом найдено тело Эммы Карлссон без признаков жизни.
В соответствии с отчетом судебно-медицинского эксперта, единственно возможная причина смерти – переохлаждение, примерное время смерти – 19 часов. Следов насильственных действий, а также наличия наркотиков, иных веществ в организме погибшей не обнаружено.
Вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием состава преступления.
Астрид
Декабрь 1996 года
Астрид очнулась от лая собаки.
На небе качались, как волны на море,
