Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти - Гэнки Кавамура
Боже, как долго я этого ждала!
4 АПРЕЛЯ
Асаба-сан ушел на работу. Он сказал, что сегодня у них торжественная церемония посвящения в студенты, а потом ему с коллегами нужно будет остаться на обсуждение учебных планов.
* * *
Я переложила из своей дорожной сумки в ящички шкафа купальник, несколько блузок и платьев, легкое пальто – на этом с моим багажом было покончено. Я не брала с собой ни книги, ни партитуры, ни аксессуары, ни даже косметику или еще что-либо. Все дорогие моей душе вещи, равно как и рояль, и моих учеников, я оставила там – в прошлом доме.
Следом я принялась за наставленные коробки. Я бережно доставала каждый его костюм. Комната наполнилась приятным запахом – его запахом. Как же захотелось крепко прижаться к нему, обнять его! Не прошло и часа, как он ушел из дома, а я уже безумно соскучилась! Надо взять себя в руки: если он узнает, какие драмы разыгрываются в моем сердце, его наверняка оттолкнет такая сентиментальность.
* * *
В одной из нижних коробок лежала различная специализированная научная литература по судостроению и всему, что связано с кораблями. Все это я по размеру расставила на навесной полке.
В коробке среди книг я обнаружила один диск. Это был сборник композиций Шумана в исполнении прекрасного пианиста, Владимира Самуиловича Горовица. В самом начале нашего общения я упоминала эти произведения и советовала Асабе-сан послушать их. Оказывается, он даже диск специально купил: мне стало так приятно!
Я всегда была без ума от исполнения Горовица, который управлял инструментом как собственным голосом. Он не зацикливался на нотных листах и мог свободно менять темп. Его музыка, которая звучала с такой силой и одновременно простотой, всегда западала в душу. Он был предметом моего восхищения: я умела играть только четко следуя нотам, и меня покоряла его способность оторваться от предписанного.
* * *
Если так прикинуть, в последний раз я пыталась вести личный дневник еще в старшей школе.
В то время у меня в целом часто было так, что интерес к чему-то внезапно появлялся и так же внезапно исчезал. И записи в дневнике я вела, как ни странно, не для себя: я надеялась, что кто-нибудь сможет их прочитать. Но в итоге я быстро разочаровалась в этом всем и оставила идею.
После меня и не посещала мысль снова начать вести дневник. Было совершенно не до автобиографии: все силы уходили на то, чтобы просто жить. Иногда меня тревожит мысль, что я могла утратить воспоминания о чем-то важном, но, с другой стороны, я успокаиваю себя: если что-то вылетело из головы, то оно, вероятно, было не таким уж и важным, верно?
Сейчас я снова взялась вести дневник: мне показалось, что происходящее сейчас должно быть зафиксировано на бумаге. Хочется навсегда оставить при себе то эмоциональное состояние, в котором я теперь нахожусь, те впечатления, которые получаю здесь каждый день; сохранить дорогой образ Асабы-сан: его узкие глаза, низкий мягкий голос, милую привычку длинными пальцами постоянно касаться уха. Я сохраню все это здесь.
5 АПРЕЛЯ
Только я закончила развешивать на нашем скромном балкончике постиранные вещи, как тут же хлынул дождь. Другого места, где можно было бы разместить влажную одежду, не было, и я просто вернулась в комнату. Я обернулась к окну, за стеклом мой взгляд привлекли зацепленные прищепками носки. Я никогда прежде не замечала, насколько большой – по сравнению с моим – размер ноги у Асабы-сан.
С нашего пятого этажа из окна открывается вид на летающие по надземным путям поезда. Вагоны – например, те двухцветные, «клубника с заварным кремом», – совсем как игрушечные. На выезде из депо за станцией ждут своего отправления две вереницы поездов, они непоколебимо стоят под обстрелом дождя.
* * *
Во время нашей первой встречи тоже шел дождь.
Был вечер субботы, только недавно после нашего урока ушла Юко-тян. Я сидела в одиночестве и наблюдала, как капли тарабанят по оконному стеклу. Нужно было сходить в магазин за продуктами на ужин, но дождь хлестал так сильно, что не было абсолютно никакого желания выходить из дома.
И в такую погоду ко мне пришел он. «Хочу научиться играть на пианино», – с некоторым стеснением сказал мужчина в мокром сером костюме. Асаба-сан думал исполнить что-нибудь на свадебной церемонии друзей.
Оказалось, что он работает в университете неподалеку, а живет вверх по склону нашей улицы. Асаба-сан тогда признался, что каждый раз, проходя мимо, ловил взглядом вывеску «Уроки фортепиано» и прислушивался к доносившимся из дома звукам.
* * *
Я спросила у него, какую композицию он хотел бы научиться исполнять, и он сказал, что ему нравится Шуман.
Как редко можно встретить такого человека! У кого ни спроси, у всех любимый музыкант – это, как правило, Моцарт или Шопен. Я тоже была поклонницей творчества Шумана. Меня наполнила радость от знакомства с единомышленником, и я решилась спросить:
– А вы знаете, что Шуман все композиции посвящал своей любимой?
– Да, Кларе, пианистке, – тотчас ответил Асаба-сан. – Он отправлял ей любовные письма и даже в разлуке продолжал писать музыку.
– Согласитесь, прекрасная история. Как трогательно, что им все-таки удалось соединиться в браке. Ах да, какая композиция вам нравится больше всего?
– «Грезы».
Он снова ни на секунду не задумался перед ответом, и, признаться, его выбор меня очень порадовал. Наверное, у меня на лице было написано, что я полностью разделяю его предпочтения: я не могла скрыть улыбку и мой голос, вероятно, тоже стал звучать чуть выше.
– Цикл «Детские сцены», седьмая пьеса. Я тоже ее люблю.
А вы знаете, что побудило Шумана ее написать?
– Могу предположить, что он писал ее для своих детей, нет?
– Если бы все всегда было так очевидно, – отмела я его теорию, отчего он немного растерялся и, не найдя других идей, уставился на меня взглядом, выпрашивающим рассказать, как оно было на самом деле. – Шуман сочинил эту композицию еще до свадьбы с Кларой. На самом деле отец девушки был категорически против бракосочетания, а Шуман тайком отправлял возлюбленной письма. Однажды в ее ответе мелькнули слова: «Вы иногда ведете себя как ребенок». И именно они вдохновили его на создание «Детских сцен».
– Ах да, он же посвящал всю музыку только ей… – задумчиво сказал Асаба-сан и перебрал пальцами воображаемые клавиши. На безымянном пальце его левой руки сверкало новенькое серебряное кольцо.
* * *
С тех пор каждую субботу он стал брать у меня уроки. Мы занимались
