Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
За последние годы я превратился в настоящего скопидома. Я старался это скрывать, но на самом деле считал каждый пенни и откладывал все что мог. Я покупал дешевую одежду и носил ее, пока она не истиралась до дыр. Я отказывал себе во всем, без чего мог обойтись, и со стоическим упорством сберегал заработанное. В таком самоотречении была своя прелесть. Решение переехать в отдельную квартирку далось мне нелегко, но я не мог больше терпеть шум и грязь общежития на Файвуэйз. Поначалу я поставил своей целью накопить столько, чтобы иметь возможность улететь домой, если здешняя жизнь станет невыносимой. Это было следствием паники, охватившей меня, когда я приехал в Лондон, чтобы жить под покровительством дяди Амира и тети Аши. Едва начав замечать самодурство своих покровителей, я перестал чувствовать себя в безопасности. В первое время цена билета домой казалась заоблачной, но я годами откладывал фунт за фунтом, глядя с тайным ликованием, как прирастает сумма моего банковского счета, и к окончанию учебы уже накопил больше, чем стоил билет на родину.
Я написал матери:
Дорогая мама!
Пришла пора вздохнуть с облегчением и кое-что отпраздновать. С момента моего приезда сюда прошло семь лет! Или ты бросила считать? Надеюсь, тебе приятно жить в твоей роскошной квартире и тебя развлекает общение с угнетателями человеческих душ. Что ж, я тоже отучаюсь от привычки считать и скоро стану натурализованным. Вот что происходит в этой стране с людьми вроде меня: те, кому повезло, перестают быть иностранцами и натурализуются. Все очень изменилось, и я чувствую, что из меня вынули или вытравили что-то жизненно важное, но по крайней мере мне удалось получить диплом. Сколько же времени на это ушло, и я не уверен, что вещь, которую я сейчас держу в руках, стоит этих мучений. Если бы я послушался дяди Амира, то был бы теперь бухгалтером или еще кем-нибудь полезным, а вместо этого работаю в кафе и не знаю, чем еще мог бы заняться. До тебя доходят какие-нибудь известия о папе? Я представляю себе, как он мирно живет в Куала-Лумпуре, гуляет по ботаническому саду (в каждой бывшей британской колонии обязательно есть ботанический сад) или лежит в тени на веранде отцовского дома, повторяя наизусть стихи, которые помнит с детства.
Я начал снова:
Дорогая мама!
Саламу на баада йа саламу. Надеюсь, ты здорова и Мунира тоже. У вас там, наверное, очень красиво сейчас, когда дожди кончились и стало прохладно и зелено. Сегодня я получил результаты экзаменов и хочу порадовать тебя своим успехом. Жалко, что мы не можем отпраздновать его вместе, но, как только со мной случается что-нибудь хорошее, я всегда думаю о тебе. Я огорчился, когда узнал, что твои обследования не показали ничего определенного, но, может быть, это не так уж плохо.
Обнимаю,
Салим
После выпуска я продолжал трудиться у Марка с утра до вечера, одновременно подыскивая себе другую работу. Он сказал, что я могу оставаться у него сколько захочу, но на повышение не рассчитывать. «Бизнес есть бизнес, мой благочестивый друг», — добавил он, кося глазами на растолстевшем лице. Я искал работу повсюду: в аэропорту (Гатвик был всего в двадцати минутах езды на электричке), в местных газетах, агентствах недвижимости, банках, в «Американ-экспресс» (в нашем городе был их главный британский офис), Университете Суссекса, Брайтонском университете, адвокатской конторе и даже откликнулся на объявление о курсах железнодорожных машинистов. Почему бы и нет? Но все это ни к чему не привело.
* * *
На Новый год я приехал навестить мистера Мгени. «А мы думали, ты уже совсем пропал», — сказал он, увидев меня. Он уже продал Дом ОАЕ какому-то бизнесмену из Заира, и тот переделывал его для продажи в обычный дом для одной семьи. Цены на недвижимость в этом районе сильно подскочили. Мэнни перебрался в Ковентри, но адреса не оставил. Амос нанялся на работу в Ливии, и там с ним случилось несчастье: ему в глаз угодил кусочек окалины, и глаз воспалился. Мистер Мгени узнал об этом от знакомого плотника, который поехал с Амосом в Ливию на ту же работу.
— Тебя тут искали, — сказал мистер Мгени. — Твой приятель, родственник Мэнни, который назвал себя Муд. Я спросил у него, что это за имя такое, и он сказал, что это сокращение от Махмуда. Зачем сокращать хорошее имя до такой ерунды? Ему я не стал этого говорить, потому что выглядел он неважно: дрожал, сопел, весь запачканный. Он что-то принимает. Попросил у меня фунт, но я не дал, потому что, если дать денег тому, кто на что-то подсел, он обязательно вернется. Спрашивал, как с тобой связаться, но я ответил, что теперь уже не знаю.
— Но я же посылал вам адрес, — сказал я.
— А тебе надо, чтобы он поехал искать тебя в твой Брайтон? Почему ты не заведешь себе телефон?
Я не виделся с мистером Мгени несколько месяцев. Дышал он тяжело, и глаза у него не блестели, как раньше, но после такого долгого перерыва я не хотел сразу приставать к нему с расспросами о здоровье. Марджори накрыла нам скромный праздничный стол, и Фредерика тоже явилась с нами пообедать. В тонком красном хлопковом платье она была ослепительна. Когда она вошла, мистер Мгени засмеялся от удовольствия, не спеша полюбовался дочерью с расстояния в пару шагов и только потом привлек ее к себе для короткого объятия.
— Дочка, ты выглядишь потрясающе. Признайся, хочешь его обольстить? — спросил он, кивая на меня. — Решила отказаться от того, другого, в пользу своей детской любви?
Фредерика шлепнула его по руке — игривый шлепок, каким молодые женщины награждают пожилых ухажеров или какой иногда достается хворающим отцам от их дочерей. Марджори объяснила, что Фредерика теперь живет в Стретэме со своим парнем, Крисом, и что они собираются скоро пожениться. Я гадал, почему Фредерика выглядит так великолепно — это было просто чудо. Мне казалось, что такая красота должна иметь смысл, и если я его угадаю, то это поможет мне понять что-то важное.
— А ты все хорошеешь, — сказал я. — Повезло твоему Крису!
Фредерика улыбнулась и в то же время недоверчиво подняла брови, точно мои слова были всего лишь дружеским подшучиванием.
— Он тоже хотел с нами пообедать, — сказала она. — Я ему про тебя рассказывала, и он был
