Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Сама Фредерика работала в отделе кадров Ламбетского совета в Брикстоне и, когда я признался, что мечтаю уйти из надоевшего брайтонского кафе и переехать в Лондон, сказала, чтобы я дождался объявления о найме новых сотрудников, которое выйдет у них в ближайшие дни. Потом она прислала мне вырезку, и, хотя я тянул с обращением до последней минуты, потому что одновременно искал работу в нескольких других фирмах и конторах и был почти уверен, что из этого опять ничего не получится, мне предложили место в Ламбетском совете, и я не нашел в себе сил отказаться. Так я стал муниципальным служащим.
6. Билли
Я нашел маленькую квартирку-студию рядом с Брикстон-Хилл, над магазинчиком, где продавались мотоциклы. Как будто мало было этого шума, мои соседи на том же этаже и наверху оказались скандалистами, которые ссорились до поздней ночи с криками, грохотом и швырянием разных предметов. Поэтому я съехал оттуда при первой возможности и переселился сначала в крошечную конурку в Клэпем-Каммон на правах субаренды, а потом в трехкомнатную квартиру в Патни. Все путешествие заняло больше года, и за этот срок я примирился со многим и в первую очередь с жалованьем, которое тихо поступало на мой банковский счет в обмен на мою вялую деятельность в офисе. Беготня в кафе «Галилей» утомила меня и истрепала мне нервы, от нее в той или иной мере страдали чуть ли не все мои органы чувств, тогда как работа в отделе по организации досуга оказалась гораздо более спокойной и размеренной.
Некоторое время я был всем доволен. Я говорил себе, что получил своего рода отпуск и могу потратить его на раздумья о том, чем заняться дальше, но проходила неделя за неделей, меня стали одолевать прежние тревоги, и наконец я почувствовал, что просто плыву по течению. Это меня испугало. Я не хотел превращаться в обыкновенного английского илота, привыкшего к своему ярму. Пора было уезжать, пока у меня еще оставались на это силы, — сейчас или через год-два, поскольку мой вид на жительство позволял не принимать скоропалительных решений. Я мог подкопить денег, переквалифицироваться и поискать работу в странах Персидского залива или в Южной Африке — в одном из тех мест, где у таких, как я, есть шансы себя проявить. А можно было отправиться домой и посмотреть, не пригожусь ли я кому-нибудь там. Иногда мне казалось, что я только и жду для этого удобного случая, а иногда — что уже никогда не вернусь.
Тем временем я ходил на работу и исполнял свои обязанности, закусив губу и скрепя сердце, пока это не обратилось в рутину и я не научился делать то, что от меня требовалось, не подавляя в себе ощущения, что это никому не нужно. Я завидовал рвению некоторых коллег и старался им подражать, гадая, не притворяются ли и они тоже. Иногда я пропускал со своими сослуживцами по стаканчику, ходил с ними на крикет, футбол или мотогонки, ездил в выходной на какое-нибудь популярное мероприятие, о котором судили и рядили все вокруг: на музыкальный фестиваль, в цирк, на Уимблдон — лучший теннисный турнир в мире. Мы общались друг с другом так, словно были единомышленниками, говорили на одном языке, выросли в одних и тех же условиях и предпочитали одни и те же развлечения. Там, где я родился, никому не пришло бы в голову называть что-нибудь свое лучшим в мире. Как можно это утверждать, если ты не знаешь всего мира? А здесь было полно лучшего в мире: лучший в мире вратарь, лучший в мире университет, лучшая в мире больница, лучшие в мире газеты. Чтобы говорить такие вещи без стеснения, ты должен впитать веру в них с молоком матери. Но когда было надо, их говорил и я. Натурализоваться так натурализоваться!
У меня было много отношений с женщинами. Это значит, что у меня были более или менее короткие романы с женщинами, с которыми я сводил знакомство и которые тоже хотели вести жизнь, свободную от лишних сложностей. Уберечься от сложностей удавалось не всегда, и жестокие шаги порой оказывались неминуемы, но я стал лучше чувствовать тот момент, когда наступает необходимость ускользнуть. Прежде я в течение многих лет не умел подойти к женщине и интимная близость представлялась мне разновидностью оскорбления и насилия, чем-то ставящим жертву в унизительное положение, но потом я обнаружил, что для этого не нужно ничего, кроме взаимной готовности сторон. Я научился распознавать эту готовность у противной стороны и давать ей понять, что она имеется и у меня, не прилагая при этом слишком больших усилий и не слишком жадничая. Тогда все стало происходить относительно гладко и без серьезных обид. Появилась возможность на некоторое время сделать погоню за наслаждением истинным смыслом всего. Кроме того, я нашел удовольствие в эгоистичной с обеих сторон скоротечности этих приключений — она позволяла заглушить иногда неизбежно возникавшее чувство досады.
Мистер Мгени уже полностью ушел на покой. У него больше не хватало сил на работу, и его кровяное давление держалось на угрожающе высоком уровне. Врач сказал, что он, по всей видимости, перенес небольшой инсульт, сам того не заметив. Теперь ему велели избегать нагрузок, иначе дело могло кончиться плохо. Мистер Мгени относился к врачам скептически, но жена не разделяла его взглядов и следила за тем, чтобы он принимал назначенные лекарства. Он старался от этого увильнуть, потому что они вызывали у него вздутие живота и запоры, но Марджори не желала слушать никаких возражений.
— Ты упрямый невежда, — говорила ему она. — И потом, у тебя нет другого выбора. Все равно эти таблетки надо пить, так что лучше не трать время на напрасные споры.
— Мне всего шестьдесят семь, — ворчал в ответ мистер Мгени, отказываясь замечать растущую слабость. — Что ты мне предлагаешь — сидеть сиднем и жиреть? Я работал всю жизнь с тех пор, как немножко подрос. Разве я могу бросить?
— За такой долгий срок у тебя должна была накопиться усталость, — отвечала Марджори. — Почему бы теперь не отдохнуть?
Мне не верилось, что мистер Мгени когда-нибудь разжиреет. Пока что он, наоборот, терял в весе, однако при этом у него распухали запястья, лицо и, возможно, другие части тела, скрытые от моего взгляда. И вообще, судя по его облику, у него вряд ли нашлись бы
