Океан на двоих - Виржини Гримальди
– Раз, два, три!
Мы бросаем свои монетки через плечо. Я уверена, что Мима и я загадали одно и то же желание.
Сейчас
12 августа
Агата
21:03
– Можно мне приехать навестить вас в следующий отпуск?
Эмма кивает:
– С удовольствием примем тебя. Вот увидишь, квартира у нас небольшая, но в хорошем месте.
– Для хорошего места она слишком далеко от океана.
– Дети будут рады тебя видеть.
– Надеюсь!
В наш последний вечер мы расстелили плед в тени липы и устроили пикник. Ни она, ни я не сказали этого вслух, но нам не хотелось общества.
В воздухе витает атмосфера конца каникул. Веселая беззаботность с налетом ностальгии.
– Я тоже тебя люблю.
Эмма улыбается:
– Тебе понадобилось четыре часа, чтобы ответить, хороший срок.
– Я скучала по тебе, старшенькая. Ты не представляешь, до какой степени.
Она наливает нам по бокалу вина.
– Я не была уверена, что ты согласишься, – добавляет она.
– Шутишь? Я только этого и ждала. И все прошло лучше, чем я надеялась. Эй! Почему бы не устраивать себе неделю каникул каждый год?
Вместо ответа Эмма протягивает мне кусочек феты на ломтике хлеба. Мне больше не хочется есть (я съела столько помидоров черри, что мои кишки, наверное, вырабатывают кетчуп), но я откусываю.
– Ты счастлива? – спрашивает она. – Я хочу сказать, глобально. По жизни.
Вопрос неожиданный, я давно им не задавалась. Это, несомненно, лучшее доказательство того, что я действительно счастлива.
Бо́льшую часть жизни я чувствовала себя непохожей на других, тонула в своих эмоциях, зависела от собственных настроений, думала и почти признавала, что никогда не достигну спокойствия. Я не стремилась к счастью уже потому, что никогда толком не понимала, о чем идет речь, и потому, что оно больше походило на химеру, чем на цель. Никто меня не понимал, в первую очередь я сама. Я была виновницей неприятностей, на меня нельзя было положиться, меня боялись приглашать, я раздувала из мухи слона, создавала проблемы, была занудой, утомляла, удручала, мне звонили все реже и реже и в конце концов задвигали в дальний угол прошлого. Большинству моих друзей надоели мои срывы. Я могу их понять. Поддерживаешь кого-то, помогаешь подняться, вздыхаешь с облегчением, а потом снова спад, опять и опять, те же слова, те же жалобы, кажется, тебя не слышат и все усилия бесполезны. Психические расстройства имеют побочки.
В депрессивные фазы меня не было ни для кого, даже для себя самой. Депрессия – это нечто. О ней говорят шепотом, закатывая глаза, как будто это стыдно, как будто это кино. От больного ждут, чтобы он встряхнулся, проявил волю. Можно подумать, ему самому нравится погрязать в отчаянии и он не надеется увидеть однажды свет, который сделает терпимыми потемки. Думаю, это пугает. Люди знают, что никто от этого не застрахован. Видеть, как кто-то тонет, и не иметь возможности помочь – это страшно. Я ни на кого не держу обиду, тем более на сестру.
В гипоманиакальные фазы, в периоды экзальтации, я фонтанировала идеями, почти не спала, могла потратить зарплату в один день, пробовала что-то новое, влюблялась, занималась любовью снова и снова, я была красива, умна, непобедима. Все любили меня, звали в компании. Мне было хорошо. Но всегда недолго, максимум несколько недель. Этого состояния эйфории мне порой не хватает.
Лечение превращает мой океан в озерцо, мою грозу – в летнее утро. Побочки тяжелые. Поначалу из-за них я даже бросала лекарства. Как только они начинали действовать и мне становилось лучше, я делала вывод, что ничем не больна и лечиться мне не нужно. Разумеется, меня подстерегал рецидив, притаившийся за синдромом отмены. Понадобилось, чтобы Мима нашла меня в скверном состоянии и я увидела в ее глазах всю боль, которую ей причиняю, только тогда я поняла, что надо лечиться.
Сестра с бокалом в руке ждет моего ответа.
– Со мной все хорошо. Со мной все очень хорошо.
Она улыбается.
– За этой фразой я и приехала.
– А ты? – спрашиваю я, закуривая сигарету.
– Я счастлива, да.
Эмма задумывается.
– Я без ума от моих детей, у меня потрясающий муж, я увлечена своей профессией, я выросла с любовью Мимы… и у меня самая необыкновенная сестра на планете.
– Как минимум!
– Как минимум, да. Никогда не променяла бы ее ни на кого другого, даже если появилась бы такая возможность. Серьезно, я много думала об этом в последнее время и могу тебе сказать, что у меня прекрасная жизнь. Та, о которой я мечтала.
– Прекрасная жизнь. А ведь это отличная цель. Поставлю ее первым пунктом в моем списке.
– До или после дефиле Жан-Поля Готье?
Я чуть не подавилась бутербродом. Сестра смеется своей дурацкой шутке и обнимает меня одной рукой за плечи.
– Я желаю, чтобы все твои мечты сбылись, моя Гагата.
23:59
Мы исчерпали все темы, разматывая нить воспоминаний, вспомнили, как красили друг другу волосы и я оказалась с зелеными бликами, как передержали крем для депиляции, как Мима застукала нас курящими за липой, рассортировали Мимины рецепты в порядке предпочтений, спародировали дядю Жан-Ива и тетю Женевьеву… Я уже не могу найти удобную позу, наши тела требуют сна, Эмме надо быть в форме перед дорогой, но мы так и сидим, перебирая неинтересные темы, просто тянем время.
Тогда
Февраль, 2015
Агата – 29 лет
Я явилась к Миме раньше времени. Каждую пятницу, это традиция, я обедаю у нее. У меня сегодня курсы, я ушла раньше обычного. По дороге заскочила купить хлеб и десерт, надеюсь, она его не готовила. Когда я останавливаю скутер у калитки, из нее выходит мужчина. Мима стоит перед домом.
– Добрый день, милая! О, не надо было, я затеяла блинчики!
– Привет, Мима. Кто это?
– Сосед, ищет свою собаку. Иди скорей в тепло.
Мы едим, глядя по телевизору новости, это ее привычка. Пока дедуля был жив, она почти никогда не смотрела телевизор. Теперь он составляет ей компанию.
– У тебя есть новости от сестры? – вдруг спрашивает она.
– Нет вот уже несколько дней. С прошлого понедельника, кажется. А что?
– Она, кажется, вчера сдавала анализ крови.
– Если она не позвонила, значит, облом.
Мима откладывает вилку.
– Между вами что-то не так?
– Поцапались немного.
– И это мешает тебе поддержать ее в трудный момент? Она спрашивает о тебе каждый раз, когда мне звонит.
Я закатываю глаза.
– Мима, ты же знаешь, что я плохая девочка. Это Эмма идеальная, она все делает правильно, она замечательная.
Мима смеется.
– Боже мой, что мне с вами делать? У меня не было сестры, только младший брат, и между нами тоже иногда возникала ревность. Это, знаешь ли, неизбежно.
– Итак, первое – я вовсе не ревную, и второе – я бы удивилась, если бы Эмма ревновала ко мне. У нее нет никаких причин ревновать.
– Однако недавно она сказала мне, что хотела бы быть такой же веселой и свободной, как ты. И добавила, что ты моя любимица.
– Я тебе не верю.
– Ты посмеешь утверждать, что я привираю?
– Кроме как в китайских шашках, ты хочешь сказать?
– Вот язва!
Мне уже пора, Мима упаковывает два блинчика в фольгу:
– Тебе на перекус.
– Я наелась на десять дней вперед!
Она подмигивает мне:
– Уж если ты моя любимица, я должна тебя баловать.
– Она правда так сказала? Что я веселая и свободная?
– Правда.
Тогда
Май, 2015
Эмма – 35 лет
Саше три года. Не могу поверить. Он же только вчера родился, я готова поклясться.
Я хотела бы запечатлеть навсегда его шепелявость, его словечки и ручонки вокруг моей шеи. В каждую фразу он вставляет «во всяком случае», по утрам спрашивает, можно ли уже «сыпропаться», ходит за мной повсюду со своим пылесосиком, когда я делаю уборку, твердит «мамочка» целый день, а иногда, когда мне очень нужно поспать, и целую ночь. До меня не сразу дошло, как мне повезло. Понадобилась психотерапия и лекарства, чтобы вытащить меня из бездны. Теперь же счастье бывает таким сильным, что мне больно
