Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
Моё внимание привлекли фотографии и картины, развешанные по стенам. Первый муж Полет, оказалось, был довольно известным художником, дружил с Пикассо и другими небожителями. Старые фотографии в обнимку с Пабло на берегу моря, в компаниях, с бокалами вина в руках красноречиво подтверждали это. Полет, катаясь, как шарик, и эмоционально взмахивая руками, рассказывала истории из той жизни – весёлой, пряной, беззаботной, и невозможно было оторвать глаз от её лица, на котором лежал отсвет тех дней… От этих сапфировых глаз и смоляных с проседью кудрей. Рядом вертелся йоркшир такой же масти, до изумления похожий на хозяйку, и это весёлое сходство добавляло тепла, шарма и особой какой-то искренности происходящему.
Потом Полет и Таня демонстрировали свою керамику. Собственно, и ходить-то никуда не надо было, в самой первой комнатке их дома, лишённого даже какой-нибудь мало-мальской прихожей, была выставка их творчества. Вазы, блюда, керамическая бижутерия были раскрашены в удивительные цвета Руссийона. Текли-переливались охра, лазурь, ультрамарин и терракота.
И мы втискивались в крошечную мастерскую смотреть, как Таня «выпекает» все эти изделия, как при обжиге коричневое иногда становится голубым, а Полет, ловко орудуя обыкновенной скалкой на наших глазах вылепляла свои фирменные штампики, которыми потом набивают неожиданные узоры на блюдцах и тарелках.
Хозяйки показывали бесчисленные фотографии в маленьких альбомах, с гордостью рассказывая, сколько у них друзей в разных, иногда далёких уголках мира, где на стенах висят их изделия. И нам не то что давали понять, а впрямую говорили, что вот теперь и мы – тоже! – их друзья, и это не звучало подхалимски или глупо, а наоборот – тепло, искренне. Мама шёпотом вспомнила, что точно так вёл себя в пятилетнем возрасте мой брат – после минутного общения с любым мальчиком на улице важно и горячо называл того своим другом. Я даже засмеялась – так было похоже.
Папа был непривычно тих и умиротворённо светел. Он с тревожной морщинкой между бровями осматривал их хлипкий домик, бормоча: «Заливает ведь, гадство, в дожди…», трогал хозяйской рукой неплотно закрывающуюся дверь; острым глазом осматривал просевшие ступени и поломанные скамейки, прикидывая, как скоро можно всё починить.
А мне хотелось купить, и как можно больше, хотя потрясающего впечатления их работы не производили. Весёлая керамика, и только. Душу пронзало то, что это первая непарадная Франция, увиденная нами за все дни поездки. Всё мелькнувшее до этого – домишки с корявыми стенами, выставленные напоказ, стёртая булыжная мостовая, избитые ветрами ворота, отполированные руками многих поколений перила, старинные мосты – казалось теперь игрушечным, нарочитым; прихотливой вещичкой с налетом патины, выставленной в витрине антиквара… А настоящее – вот оно. В хлипком домике, малопригодном для житья, в повседневном труде, в неконтролируемых хлопотных посещениях людей, которых они вряд ли когда ещё увидят. Кстати, промелькнула фраза о подруге, которая сейчас гостит, только она в саду, выгуливает кота… И другая подруга, которая приедет завтра с маленьким сыном.
Папа возмущённо запыхтел. «Куда тут подруги», – было написано на его лице. Он уже встал в привычную позу наседки и был внутренне готов поднять крыло и загнать в тесное тёплое пространство двух милых хрупких цыпляток. Но… необходимо ещё желание цыпляток. Вот в чём проблема. То есть просто дать денег – нельзя, конечно. И это ясно. Вопрос тогда – что купить? Скупить все громоздкие блюда в передней? И куда их потом девать? Даже одно не влезет в чемодан, не говоря уж…
Мой взгляд на секунду случайно упал на Антуана. Лицо его было напряжённым, глаза пристально следили за происходящим. Он, видимо, хорошо понимал, что с нами делается… «А ведь он не так прост, как кажется», – мелькнула в голове мимолётная мысль. Антуан-то и вложил мне в руки каталог Таниных картин, валявшийся в передней на табуретке.
Таня оказалась серьёзным художником, её полотна были уважительно оценены искусствоведами. И в денежном эквиваленте тоже.
…Папа купил самую дорогую. Почти не глядя. Художница пришла в какой-то священный ужас, она совсем не рассчитывала на такие с нашей стороны существенные траты. Но мы были счастливы. А Антуан – безмерно счастлив. Когда мы грузились в машину, он с извиняющейся интонацией рассказал о бессовестной дороговизне жизни Прованса, наводнённого туристами, о грабительских налогах, о…
Но слушали только я и мама. Папа был погружён в свои мысли и до самого отеля хранил молчание. И задал свой вопрос только за ужином.
– Как вы думаете, – задумчиво спросил папа, – а всё-таки, что они продают? Ведь они продают всё же какое-то… И что-то мне подсказывает, что это не черепки. А картины даже не предлагают… Что? Что это? Ведь на то, что они продают, и жить приходится… Почему мне с ними было так хорошо? Почему у меня нет всегдашнего чувства, что меня развели и впарили…
– Они продают своё гостеприимство, – тихо сказала мама, – и делают это так талантливо, так искренне, так чистосердечно, что… Может быть, даже более талантливо, чем лепят свою керамику…
Папа долго изучал скатерть, легко барабаня вилкой по столу. Видно было, что в голове его происходит какая-то трудная, но важная работа. А потом произнёс:
– Да… Наверное…
…Тубус с картиной мы легко поместили в чемодан и привезли домой. Не повесили до сих пор, не собрались как-то. Но повесим, клянусь, обязательно. На ней – все краски Руссийона; яркие мазки, как солнечные дома и синее-синее небо. Как самое яркое их блюдо. Как глаза Полет.
Броканте
В воскресенье у жителей Прованса – броканте, блошиный рынок; клуб под открытым небом. Та же радость и безмятежность, и приятное общение. Крики, узнавание, объятия, поцелуи в щёчку. Сидение в драных креслах и на раскладных стульчиках. Кофе. Вино. Хочешь – тебе нальют с радостью.
И – море, нескончаемое море восхитительной дребедени, старинного барахла, разложенного на прилавках, столиках, тележках, просто на земле, на тряпочках. Праздник.
Мама хочет всё. Купает пальцы в старинном тонком пожелтевшем кружеве. Подносит к глазам костяной медальон эпохи ар-нуво с женским профилем, обрамлённым тончайшим прорезным узором, несколько попорченным, к сожалению. Серебряные рамочки. Страницы из журналов парижской моды, которые так хорошо развесить на стенах спальни. Древняя соломенная шляпка – пыльная, тусклая… Да, но стиль! Шарм! И мак алеет, как молодой… Тоже бы на стену.
Папа готов сделать приятное маме и купить кое-какие мелочи. Его сердце тает при виде знакомых предметов с чердака их деревенского дома: огромных чугунных утюгов, латунного начищенного старинного
