Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
Самое примечательное в его лице – нос, напоминающий мягкую бугристую грушу, уныло нависающую над тонкими бесцветными губами. Из носа торчит буйная поросль чёрных жёстких волос, компенсируя, видимо, явный их недостаток на теменной части головы.
Антуан довольно строен для своего возраста; но фигуру губят брюки, натянутые почти до подмышек. Отлично отглаженные, с острыми стрелками, они прочно и назойливо удерживают внимание, напрочь перечёркивая интерес к их хозяину как к мужчине.
Наш чичероне дрожал перед папой, как лань перед гепардом. Не понимал, что тому надо.
Папа – человек конкретный, и написал турфирме свои пожелания в предельно внятной форме: поменьше, мол, музеев-колизеев, а побольше жизни, участия в повседневном быте, посещений сельских и городских праздников, блошиных и продуктовых рынков… Общения с коренным населением. Национальной кухни.
Его уже тошнит, объяснял папа, от слов «чёрч», «кьеза», «катедраль», «дуомо», «кирха», «эглиз». И вдохновенное вступление, с которого начинает каждый, буквально каждый гид в любом городе: «удивительный… неповторимый… с уникальными витражами и т. д. и т. п.», он, папа, выучил наизусть. И не желает тратить на это время, потому что все «чёрчи» и «кьезы» слились у него в одну, и он достаточно точно, даже не посещая, может описать, что у них внутри. А ставить свечки и слушать песнопения он будет у себя на родине в православном храме.
Всё это папа повторил ещё раз для нашего гида, внимавшего ему с полуоткрытым ртом и горестными складками на лбу. Антуан силился понять, что бы это значило. Он уже отменил все церкви и соборы и назаказывал заранее обедов и ужинов в самых роскошных заведениях Прованса, приняв нас за обычных почитателей Лукулла. Папа быстренько взял бразды правления в свои руки, решительно всё отмёл и с сочувствием слушал его унылый, со слезами в голосе, телефонный бубнёж про «аннуле» всех своих «резерве».
А никто его и не винит, конечно. Ну не знал, бедный, что самое желанное место обеда для папы – городской базар, местечко за грубо сколоченным столом; а самые лучшие яства – только что испечённый деревенский ноздреватый хлеб, домашнее оливковое масло, местное вино и молодой овечий сыр. Щедрые ломти копчёной ветчины. Шипящая в собственном жире колбаса ручной набивки.
Водителем Антуан оказался хорошим. Уверенным, в меру осторожным. Папе, конечно, хотелось бы побыстрее, а нам с мамой – самое то… Мы носились по отрогам Люберона, местам невообразимой красоты и полёта, валялись на ковре из душистых трав, замирали на крошечных пятачках обзорных площадок, вбирая в себя неповторимые цвета Прованса: зелёный, рыжий, сиреневый, синий…
Потом шатались по улочкам и скверам провинциальных городков, трогая прохладные стены домов; наблюдая, как французские старики играют в петанк.
Мама и папа замирали, не в силах уйти: давно у себя на родине они не видят пенсионеров-мужчин в одном месте в таком количестве. Здесь – пожалуйста!.. Крики, азарт, стук металлических шаров друг о друга. А рядом – корявый стол, лавки. Бутыль домашнего вина и стаканы… Счастье, покой, определённость, исходящие от компании пожилых месье, сопоставимы, может быть, с тем же состоянием их соотечественников в шестидесятые-семидесятые, когда меня и на свете-то не было. Когда домино шумной компанией во дворе, и хохот, и крики «рыба!», и «фуфырик», и футбол по телевизору в настежь раскрытые окна.
– Где теперь всё это, а? – горько спрашивает папа. А мама в ответ грустно пожимает плечами.
Довели страну.
…И мы уехали в Грасс
Карпантра встретил нас пустынными улицами, ясным небом и собачьим дерьмом, щедро и неожиданно, как смелые мазки художника, брошенным тут и там на светлые плитки тротуара.
Город томился в полуденной сонной провансальской одури. Казался непростым. Таил неизведанное.
Постижение Карпантра должно было начаться с покупки зубной пасты и набора бритвенных одноразовых станков.
Работали только аптеки.
Станков там не оказалось вообще, равно как и маленьких тюбиков зубной пасты. Зато целые аптечные отделы были посвящены ортопедической обуви для людей всех возрастов и размеров.
Её было столько, что создавалось впечатление, будто младенец, родившийся в Карпантра, с радостным писком влезал в ортопедические пинетки, а потом, в течение жизни, только перемещался от одной аптеки к другой, меняя разнообразно растоптанные лапти на более уродливые.
Медленно, прогулочным шагом мы направились к центру города.
– Мэрия – ткнул пальцем в затейливо облезлое здание с завитушками наш сопровождающий.
– Красивый дом, – вежливо откликнулся папа.
Обошли с другой стороны.
– Смотри, как интересно, – оживился папа, – а с этой стороны – отель. Там – мэрия, а тут – отель. Прикольно же…
Полуденная одурь Прованса не располагала к объяснениям. Я просто одарила папу долгим взглядом.
– Да ну вот же, – ткнул он пальцем в каменный фриз, – написано: «Отель де Виль»…
Гос-с-споди. Комментарии гидов надо слушать, папа. Они одни и те же в каждом городе. Отель – в данном случае в значении дом, здание. А де Виль – городской, местный. В смысле – административное здание.
– Ну да, ну да… – папа разочарован: логично, но не интересно.
Тем временем мама надолго приникала взглядом к каждой витрине. Ей давно хотелось освежить кухню: нафаршировать её изюминками стиля, придать, так сказать, неповторимый шарм французской провинции.
В мечтах ей виделось окно с частым переплётом и тонкие шторочки в стиле «кафе», расшитые очаровательными кустиками лаванды. А ещё толстостенные фаянсовые чашки лавандового же цвета на трогательном в своей простоте деревянном подносике. Корявые с трещинками лепные горшки для цветов. Кольца для салфеток веночками. Саше в виде милейших керамических печенек или цикадок… И много чего ещё.
И всё оно вот тут, под носом, в этих чудесных витринах, стоит только руку протянуть. Но рядом папа с бдительным: «Куда-а-а?.. Горшки не повезу!» Рвёт грубым окриком хрупкие стены домика из роз. Рушит мечту.
– Пить хочу, – мстительно говорит мама.
– Водички тебе или кофе? – начинает хлопотать папа.
На пути неожиданно возникает блинная. Открытая.
– Я бы выпила сидра, – озаряет маму.
Гм, маме не откажешь иногда в проблесках здравого смысла. Останавливаемся и разглядываем вывеску. Её венчает лукавый горностай, свернувшийся в колечко. Значит, хозяин бретонец. Бретонские гречневые блины!.. Мечта.
Заходим. Знакомимся с хозяином. Конечно, бретонец.
Крас-савец.
Рост. Румянец. Внушительность. Развесистые пушистые усы, занимающие все щёки и стремящиеся к вискам. Звать Роже.
Блины? Тридцать шесть наименований.
Удостоверившись в серьёзности наших намерений, Роже незамедлительно вышел из-за стойки и, вытянувшись во весь свой немалый рост и приложив руку к сердцу, уверил нас, что лично он никакого отношения к позорному факту непродажи «Мистралей» нашей стране не имеет. И ему стыдно
