Американские девочки - Элисон Аммингер
Бедные, бедные полуродители. У обоих был такой искренний, такой честный-пречестный вид, как будто их действительно волновало, притворяюсь ли я глухой или действительно не слышу просьбу Линетт послужить часок-другой Золушкой, и не оскорбляю ли я чувства Синди, когда не желаю идти с ней выбирать бешено дорогие пурпурные джинсы для третьесортной звезды хип-хопа. Я почти убедила себя, что смогу утрясти ситуацию, выторговав себе новенький телефон, когда мама вдруг перешла к выступлению с прекрасным и явно заранее отрепетированным цирковым номером:
– И поскольку папа начинает собственный бизнес, а я хотела бы посидеть еще с Бёрчем и не работать, мы больше не сможем платить за твою школу. На предстоящий год на твои потребности у нас выделена тысяча долларов. Пятьсот на осень и пятьсот на весну. Если подумать, сумма совсем неплохая, но только при условии, что мы заберем тебя из Лейквуда и переведем в Маккинли.
Папа смотрел сквозь меня на столик у меня за спиной.
Мама снова ощупала правую грудь.
Одна из девиц за стойкой подняла выщипанную в ниточку бровь, будто даже у нее не укладывалось в голове, что такое может происходить в «Старбаксе».
– Мы посмотрели экзаменационные баллы, в Маккинли они практически такие же. И это рядом с домом, ты всегда сможешь при необходимости зайти домой. – Мама посмотрела на меня так, как обычно смотрит на цыпленка, проверяя, готов ли он. – Мы понимаем, что в Лейквуде у тебя друзья, но ты заведешь новых.
– Ты и заводи новых друзей, – сказала я. – Мне нравятся старые.
По утрам, когда мама тащила меня в Лейквуд, я всегда ныла. Но сейчас родная школа казалась мне сказочным островком на Карибах. В небольшом и уютном Лейквуде был прекрасный парк, куда мы выходили съесть свой ланч. В Маккинли же все учителя походили на воскресных педофилов, а школьная столовая ничем не отличалась от тюремной. И я достаточно наслушалась рассказов Дун об этом месте, чтобы не повестись на мамину усердную рекламу.
– Ну, Анна, – вступил папа, – нам тоже нелегко тебе это говорить.
– Так и не говорите. Вы же не обязаны? Вы просто хотите мне это сказать, потому что одному из вас юная анорексичка покупает розовые рубахи, а другая после родов разленилась и не желает идти на работу. Между прочим, если ты не заметила, Бёрч уже вовсе не такой маленький. И он был бы счастлив, если бы ты вернулась на работу. Я бы, например, не хотела целыми днями сидеть в нашем домашнем дурдоме. Почему ж ты думаешь, что он этого хочет?
Моя речь заставила маму на какое-то время отвлечься от груди.
– Довольно, Анна. Я и не жду, что ты поймешь, какая это серьезная работа – заботиться о Бёрче и о тебе.
Женщина за соседним столиком чуть не свернула шею, пытаясь получше нас рассмотреть, но мне уже было наплевать.
– Меня вычеркни из списка, – заявила я. – Обо мне ты не заботишься. Ты заботишься о себе. И перестань трогать грудь.
– Прости, – сказала она. – Я думала о Бёрче.
В том-то и дело. Для них обоих я была отработанным материалом. Бедный Бёрч. Он все еще по полдня проводит, присосавшись к маминой груди. А между прочим, она уже давным-давно могла бы распрекрасно отлучить его и дать ему стакан молока или еще чего-нибудь нормального. В будущем ему придется извести тысячи долларов на психотерапию. Нет, миллионы. Круто будет, если у них в наличии окажется только пятьсот, когда ему исполнится тринадцать.
Я рассказывала Джереми все это точно так же, как раньше прокручивала эту сцену у себя в памяти примерно миллион раз, но сейчас до меня вдруг кое-что дошло. Возможно, там, в «Старбаксе», мама уже знала об уплотнении в груди. И она не просто проверяла, наполнилась ли грудь молоком, как миллион раз делала в моем присутствии после рождения Бёрча. Может, она проверяла грудь, потому что та разрывала ей сердце. А я там такая сидела и делала только хуже.
– Все нормально? – спросил Джереми. – Ты куда-то отлетела.
Я действительно отлетела. И как бы он мне ни нравился, как бы я ни хотела понравиться ему, я не могла рассказать ему про маму.
Так что я поведала Джереми остальную часть исходной правды. Как взяла пятьсот долларов, потому что рассудила так: если это все, что им удалось на меня выкроить, то я, по крайней мере, сама решу, как этим капиталом распорядиться. Настоящим воровством можно было считать те семьдесят четыре доллара, которые я тоже прихватила из бумажника Линетт, но я прикинула, что им бы не хотелось, чтобы по прилете в Лос-Анджелес я дальше перемещалась автостопом. Даже они в конечном итоге не смогут упрекнуть меня в неправильным использовании денег.
Я снова замолчала. Казалось бы, я рассказала ему все. Но это было не совсем так. Я выпустила из своей исповеди ту часть, насчет которой взяла с матери клятву ничего не говорить отцу; возможно, настоящую причину, по которой мама впервые задумалась о смене школы; поступок, который больше всего делал меня похожей на девочку Мэнсона, – хотя, увидев могилу Шэрон Тейт, я точно поняла, что Роджер на самом деле спятил, если уж ему в голову приходят такие параллели. Пусть я мерзкий человек, но только такой идиот, как Роджер, может равнять меня с ними. Я не такая. И близко не такая.
И все же.
– Было и еще кое-что, – сказала я. – Одна девочка. Пейдж Паркер. Моя подруга Дун ее ненавидит, потому что парню, который ей нравится, больше нравится Пейдж.
Сама ситуация, когда я о ней заговорила вслух, превратилась в полную тупость и убожество. Но я, зажмурившись, выпалила остальное:
– Короче, Дун предложила отправлять Пейдж анонимные сообщения по телефону. И мы стали их посылать. Всякую чепуху, которая должна была слегка поднапугать Пейдж, типа: «Так и вижу тебя, жирная корова, в балетной пачке». Потом письма стали более гнусными, и мы начали прикреплять кое-какие картинки. Например, Дун написала, что лучше бы Пейдж не рождалась вовсе, и прикрепила картинку с могилой и с ружьем. – Я на секунду задержала дыхание, а потом закончила: – И хотя идея принадлежала Дун, именно я отправила самую отвратную картинку. Когда Дун уже пошла спать, я на сайте борьбы с абортами нашла изображение мертвого эмбриона. Он выглядел как нечто из настоящего фильма ужасов – думаю, именно это меня и вдохновило. Я отправила фотографию Пейдж и приписала: «Лучше бы мама тебя выскоблила на раннем сроке».