Американские девочки - Элисон Аммингер
– Тебе нравятся «Фрикманки»?
– Ха! Это еще мягко сказано. Моя лучшая подруга Дун знает их лучше, чем собственных родителей.
– Круто. Джош их терпеть не может.
– Терпеть не может «Фрикманки»? И ты его до сих пор не убил?
– Он записывает собственный диск с рэпом. Думаю, для него они неправильные фрики.
Если бы подобный комментарий отпустил мой папа, я бы застонала, закатив глаза, но шутки Джереми звучали клево, даже когда были на грани фола. Сама мысль, что его брат записывает рэп, была дико ржачной, но я прекрасно понимала, что засмеяться в такой ситуации первой – не самая блестящая идея.
– И что же это?
– Это новый альбом «Фрикманки». «Затерявшиеся в пространстве». Они пишутся на той же студии, что и Оливия, и она добыла для меня экземплярчик.
– Уходи. Ходи, ходи. Уходи, уходи, уходи, уходи, ходи, уходи. – Я сделала музыку громче, не успев даже сообразить, что сначала следовало бы спросить разрешения. – Но ведь первый сингл выйдет не раньше следующего месяца, я только что слышала, как Карл Маркс об этом говорил. Я имею в виду, слышала на подкасте. Это просто треки или целый альбом? А сколько всего у тебя есть новых песен? – Я лепетала, как маловменяемый от перевозбуждения младенец.
– Десять песен. Здесь где-то есть промоверсия. Вот. – Он нажал на кнопку и запустил следующую песню. – Это будет первым синглом.
Видимо, я уже умерла и попала в рай. Карл Маркс полунапевал своим грудным низким голосом: «Все мы только часть пустоты. Путники на одинокой тропке. Затерявшиеся в пространстве. Затерявшиеся на Земле. Не смотри назад, не смотри».
– Это потрясающе, – сказала я. – Потрясающе. А можно показать подруге?
Джереми пожал плечами, и я расценила его жест как согласие. Я записала следующий куплет и отправила его Дун.
Он улыбнулся, а потом – если допустить, что такое вообще возможно в реальности, а не в полном бреду, – он на мгновение положил свою ладонь на мою и слегка ее сжал.
– Убойная песня, да? И все остальные не хуже. – Он взмахнул рукой, будто собираясь салютовать мне фирменным жестом из «Чипов на палубе!», но удержался.
Я улыбнулась с видом: «Эй, чувак, мы настоящие кореша с тобой», давая ему понять, что я не настолько безумна, чтобы вообразить, будто его на самом деле ко мне влечет, и считаю его руку на моей случайностью, о которой мы оба можем легко забыть.
– Смотри, – сказал он, склоняясь ко мне и показывая сквозь окно на моей стороне, – вон куда мы едем.
Он указывал на череду пологих холмов, начинающихся сразу от обочины. Мы уже покинули центр Лос-Анджелеса, но сказать точнее, где мы находимся, я бы не смогла.
– Кладбище Святого Креста, – пояснил он. – Там похоронен дедушка.
Я совсем не знала, что сказать в ответ. Если бы меня спросили, куда, по моему мнению, мы можем отправиться в этот день, кладбище получило бы примерно одну миллионную долю вероятности.
– Правда? – сказала я. – Ты к нему ездишь и говоришь с ним?
– Иногда. А иногда езжу туда просто потому, что там очень спокойно и фотографов туда не пропускают. Для меня важен фактор низкой проходимости папарацци. В детстве нас дедушка возил туда, потому что нам нравился Дракула. Ты знаешь, кто такой Бела Лугоши?
– Он играл Дракулу?
– Лучший Дракула всех времен и народов.
– Да, тогда знаю, – сказала я.
– А тебе известно, что его похоронили в том знаменитом плаще с капюшоном? Мы с Джошем любили строить планы, как мы туда вернемся однажды ночью и проверим, на месте ли еще плащ. И как, если никого поблизости не будет, мы этот плащ тайно украдем. Понятное дело, так и не отважились.
– Идея довольно занятная, – заметила я.
Я слишком давно наблюдала, как Джереми играет в кино ребенка, и почти забыла, что когда-то он действительно им был.
Он припарковался, и мы пошли на кладбище. Вообще-то мне раньше не доводилось гулять по кладбищам. Возможно, в таких местах и страшно по ночам, но сейчас, при свете дня, здесь было очень красиво. Мы миновали металлические ворота тонкого красивого литья, пошли по кладбищу, и у нас под ногами раскинулся весь Лос-Анджелес. В склонах холмов были вырублены усыпальницы, в которых кое-где горели, а кое-где уже потухли свечи, статуи Девы Марии повсюду присматривали за усопшими. Я о католиках знаю немного, но одно могу сказать точно: они без ума от Марии.
Местами пейзаж напоминал Средиземье, но только без хоббитов. На вершине одного из холмов, в отверстии, выдолбленном в склоне небольшой горушки, росли два дерева. А под деревьями был устроен маленький алтарь. Внутри стояли десять-двенадцать свечей в высоких прозрачных цилиндрах. Кто-то их зажег и оставил там гореть.
– Красиво, – сказала я Джереми, который шел впереди, но при этих моих словах остановился. – И так спокойно.
– Знаю, – ответил Джереми. – Думаю, дедушке здесь хорошо. Бабушка у нас довольно шумная. – И мы дружно расхохотались, как будто бы я точно знала, на что он намекает. – Кстати, я тут кое-что на днях вспомнил и решил, что ты оценишь.
Мы пошли вниз по очень пологому холму, испещренному гладкими гранитными надгробиями, которые, если не присматриваться, терялись в траве. Однажды мы с мамой были на кладбище в центральной части Атланты, и там у меня сложилось впечатление, что даже в смерти южане стараются перещеголять друг друга. Каждая следующая могила выглядела еще больше и еще вычурнее предыдущей. Здесь все было прямо противоположным образом. Кто бы ни был дизайнером этого кладбища, он как следует постарался, чтобы могильные камни почти исчезали в земле, сливались с ней. Но, как ни странно, в результате смерть чувствовалась сильнее.
– Мы пойдем на могилу твоего дедушки? – спросила я.
– Обязательно, – сказал Джереми. – Когда я здесь бываю, то всегда зажигаю для него свечу. Но сначала я должен кое-что найти.
Некоторое время он сканировал землю взглядом, а потом показал на один ничем не отличавшийся от остальных серо-черный камень.
– Шэрон Тейт, – сказал он.
Однажды, когда я пела на занятиях в хоре, а на улице было жарко, я слишком долго простояла по стойке «смирно», и, прежде чем кто-нибудь успел заметить и даже прежде чем я сама поняла, что происходит, я вдруг будто очутилась одновременно и в огне, и под водой, и у меня случился глубокий обморок. Следующее, что я помню, – кто-то дает мне воды, кто-то помогает сесть, а кто-то обсуждает у меня над ухом, отправлять ли меня в больницу. Когда Джереми показал на ту могилу, я
