Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
С этого дня Джураев получил «тюремную прописку», и Павел стал уважительно называть его «лепилой»[21].
Дни летели за днями, похожие друг на друга, как однояйцовые близнецы. В сознании узников они спрессовались в один пыльный ком, катающийся по лабиринтам их замкнутого ада, подобно перекати-полю. Обычное дело в ситуации, когда не отличаешь дня от ночи. Когда в помещении нет, не только окна, даже дырочки, через которую можно увидеть белый свет.
Лялин мысленно сравнивал существование их команды с жизнью диких африканских племен, измерявших время произошедшими событиями. Прошел сезон дождей, значит, промелькнуло полгода. Не было осадков – не было и этих шести месяцев. Жизнь «рабов божьих» провалилась в виртуальное временное хранилище, которое аборигены восточной Африки называют словом «замани». Там все произошедшее находится на одной полке прошлого, и что за чем следует – неясно. Именно по этой причине Бурак забросил ведение календаря. «Какая разница: шестое сегодня или двадцать шестое? Что это меняет, если все равно мы все здесь подохнем? – подбрасывал он дров в топку охватившего всех пессимизма.
Психическое состояние сожителей серьезно беспокоило Юрия, и он твердо решил покончить с Днем сурка[22]. Для поднятия боевого духа узников нужна была встряска. Вот только с чего начать?
«Прежде всего, следует всем постричься и побриться, – решил Лялин, рассматривая свое лицо в отражении мутного зеркала, висящего в туалете над умывальником, – а то ведь совсем одичали».
Он, и в самом деле, стал сам на себя не похож: глаза запали, под ними залегли черные тени, лицо осунулось. Нос заострился, зубы пожелтели, борода отросла какими-то клочками, усы обвисли, как у моржа. «А ведь Паштет прав – усы мне совсем не идут, как впрочем, и борода, – невесело подумал он. – Темная растительность пугающе контрастирует со слишком бледной кожей. Вот что значит – ни света, ни воздуха, ни витаминов. Интересно, сколько ж кэгэ я здесь сбросил…».
– Так, мужики, начинаем новую жизнь, – заявил опер, вернувшись к сожителям. – Сегодня у нас – день личной гигиены. Жидкое мыло у нас есть. Из имеющегося рулона вафельного хлопка отрежу каждому по метру. Пометьте фломастером свои куски – ткань у нас в дефиците. То, что осталось в резерве, пойдет на медицинские цели. После купания будем стричься и брить бороды, а то уже смахиваем на моджахедов.
Паштет, Русич и Джураев оживились – какое-никакое разнообразие. Владика же с белорусом полученная информация оставила равнодушными. Первый кашлял, не переставая, жаловался на слабость и повышенную утомляемость, к происходящему вокруг него был безучастен. Он давно не мылся, не стирал одежду, не расчесывал свои спутанные лохмы. От мужчины пахло, как от китобойного судна. На замечания сожителей, у которых его вид и запах вызывали неудержимые рвотные позывы, реагировал дебильной улыбкой, скаля остатки разрушенных коричневых зубов.
Бурак, конечно, до такой степени не опустился, но и его внутренняя пружина здорово ослабела. Он посерел, потемнел, осунулся, потерял интерес к собственной внешности. Больше не делал зарядку, не чистил зубы, не подстригал ножничками разросшиеся брови, не маскировал свои торчащие уши – сдулся, как проколотый воздушный шарик. Тем не менее, в душевую отправился и даже побрился.
А вот Владика, срочно нуждавшегося в длительной термической обработке, пришлось волоком тащить в помывочную и насильно намыливать. Он визжал, уворачивался от водной струи, царапал Паштета кривыми желтыми ногтями, но тот крепко держал его в своих объятьях, давая возможность Лялину смыть с неряхи толстый слой серой пергаментной кожи и убить наконец стойкое головокружительное амбре.
– Ну, и че ты извивался, как пойманный черт? – поинтересовался опер у Владика, вытирая его голову вафельным полотенцем.
Тот одарил Юрия сонно-рыбьим взглядом, растянув рот в привычной улыбке.
– Больше грязи – толще морда, – ответил за него Тетух. – А ты, мент – молоток. Рассеиватель забабахал – шикардос. В натуре. И делов-то: натыкал шилом дырок в пластиковой бутылке, примотал ее к шлангу, закрепил на стене – и готов аэратор для душа.
Банный день закончился стрижкой и бритьем. Для этого пришлось экспроприировать бритвенные принадлежности Бурака. Во время поиска оных в его чемодане, Лялин случайно обнаружил круглую пластиковую коробочку с контактными линзами, которые белорус возил с собой на съемки, и о которых совершенно забыл.
После этого жизнь Ивана заиграла новыми красками. На радостях он придумал собственный «Театр миниатюр», в котором все роли исполнял сам. Бурак разыгрывал сценки, читал стихи, рассказывал юморески и даже пел, чем здорово поднимал настроение своим друзьям по несчастью. Поскольку мужчины часто засыпали под его неиссякаемые байки, артист получил кличку Птица Говорун.
Его здоровье тоже пошло на поправку. В значительной степени, это было заслугой Джамшеда, но Бурак считал иначе: «Когда на полноценную врачебную помощь рассчитывать не приходится, активируются собственные защитные силы». Несмотря на активизацию последних, он десятой дорогой обходил Обаму, панически боясь дотронуться даже до плошки, из которой кот пил воду.
Лялин тем временем работал над улучшением быта сидельцев и разнообразием их досуга. Он привел в божеский вид пустую техническую комнату: убрал с потолка и стен бахрому паутины, очистил от грязи лампы дневного освещения, ликвидировал расползшуюся по полу большую зловонную лужу, занялся изготовлением мебели из подручных материалов, которыми было забито все соседнее помещение.
К всеобщей радости, «комнату отдыха» вскоре заполнила вполне приличная мебель: стеллажи и этажерки, сбитые из дощатых ящиков, низкий «журнальный» стол, сооруженный из огромного поддона, кресла и диванчики, изготовленные из автомобильных покрышек. «Розочкой на торте» стал гипсовый бюстик Ленина, найденный Юрием на все той же свалке и любовно водруженный им на пустующий пока стеллаж.
Наблюдая бурную реакцию сожителей на расширение их жизненного пространства, Пашка расстроился. Зависть проняла его до седалищного нерва, и он вступил с опером в соревнование за звание главного Самоделкина бункера. Из дощатых ящиков мужчина сколотил удобные скамеечки с дыркой посередине – не унитаз, конечно, но Русич с его больными ногами и спотыкающийся на ровном месте Бурак были ему весьма признательны. Затем из пластиковых бутылок Пашка вырезал емкости для туалетной бумаги и прикрепил их на стенки рядом новыми «унитазами». С бумагой в подвале была напряженка, но он и тут проявил находчивость, слой за слоем отодрав нужные по размеру куски от гофрированного картона, из которых были изготовлены брошенные на свалке коробки.
Для сушки постиранных вещей Тетух в несколько рядов протянул в «душевой» кабель, сделал из найденной
