Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
Все остальные крепко спали, в том числе и Обама, свернувшийся в клубочек на широкой трубе. Над этой трубой проходила другая – узкая, но горячая. Не зря говорят, что коты способны находить самое теплое место в помещении. Впрочем, не только коты. Вон и Бурак выбрал нары в одном прыжке от той самой, теплой, трубы. Сколько бы вещей он на себя ни напялил – все равно мерзнет. Оно и понятно: низкое давление, вялый тонус сосудов, нарушение кровообращения. Да и возраст уже далеко не юный, хотя… Батюшка вон – на два года старше, а на холод не жалуется… И таджик пока не скулит, хоть он – человек южный, теплолюбивый. Кстати, где это Джами застрял? Уж не заблудился ли с непривычки в полутемных лабиринтах?
Юрий вскочил с нар, обулся и тихонько направился к туалету. До последнего он не дошел, тормознул у двери в техническое помещение. Именно оттуда раздавался гул ламп дневного освещения. Лялин потянул на себя дверь и через узкую щель увидел Джураева, стоявшего раком на куске полиэтилена слева от гидранта для пожаротушения.
Что это он тут распластался? Может, рассудок от страха потерял? Открыв дверь пошире, опер уставился в задницу таджика и его ступни в прохудившихся носках. Войлочные сапожки новенького стояли в коридоре за дверью.
Джамшед вдруг поцеловал пол, погипнотизировал его немного и наконец разогнулся. Его руки были скрещены на груди, губы беззвучно шевелились. «Нашел укромное местечко и общается с Аллахом, – догадался Лялин. – А ведь не взял коврик, который Тетух презентовал батюшке, хотя тот лежит на видном месте. Это характеризует новенького с положительной стороны».
Джураев встал с колен, произнес: «Аллах Акбар!», и у Юрия прошел по коже мороз. «Надо ж какую реакцию выдает подсознание на некогда обычное восхваление мусульманского бога, – промелькнуло в мозгу опера. – М-дааа, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда».
Таджик тем временем повернул голову направо, пробормотав: «Ас Салам Алейкум ва Рахматуллахи ва Баракатуху», затем повторил то же самое, повернув голову налево. «Судя по всему, закругляется», – решил опер и бесшумно двинулся в направлении рабочки. Привычно перепрыгнув через ящики, он отбросил с прохода пустую пластиковую бутылку и ужом втянулся в свой спальный мешок.
Вскоре в помещении появился Джамшед. Переступая через ящики, он не удержал равновесия и всем телом приземлился на ту самую пластиковую бутылку. Раздался треск, подобный оружейному выстрелу. Обама с визгом соскочил с батареи прямо на голову спящего Бурака. Тот с усилием отодрал от себя наглеца и швырнул его на пол. Тяжело шмякнувшись о бетон, кот истошно замяукал. Все, кроме Владика, вскочили на ноги. «У меня – аллергия на кошачью шерсть», – голосил белорус, растирая кулаками глаза. «Грехи наши тяжкие!» – крестился Русич, нащупывая ногой свою обувку. Слетевший с верхних нар Паштет встал в боксерскую стойку, силясь определить источник и направление выстрела. Лялин пытался объяснить коллегам происхождение звука, но душивший его смех не позволил этого сделать.
Наконец присутствующие заметили насмерть напуганного таджика. Он стоял неподвижно с мраморно-белым лицом, прижатыми к груди руками и мольбой в глазах. «Прастыте минья… я туалет хадыл… не хатэл наступить… всех разбудить…».
На Джамшеда было жалко смотреть: его губы и подбородок мелко подрагивали, на виске заметно пульсировала жилка, левый глаз непроизвольно помаргивал.
– Он на бутылку наступил, – продолжал хохотать Лялин, – а Обама испугался… ха-ха-ха… и прыгнул на Ивана. А Иван… га-га-га-га… ой, не могу…
Паштет, обессилено, присел на корточки.
– Ориентироваться без компаса в наших лабиринтах – это тебе не мешок урюка таскать. По ночам рекомендую мочиться в бутылку, пока нас всех из-за тебя не обнял святой Кондратий.
В глазах Джураева стояли слезы.
– Прасты, Пашка-ака. Прасты, Иван-ага. Не нужен мине вапще эта туалет… я болше… не пайду…
Опер ободряюще похлопал его по плечу.
– Не трясись ты, как целлюлит. Все о`кей. Европа-Азия – бхай-бхай!
Глава 12
Адаптационная фаза
Когда едешь по пустыне, и пейзаж не меняется часами, каждый дорожный столб становится желанным. Узники с нетерпением ждали следующего столба, следующей временной вехи, отмечающей срок их заключения. Они были рады любому происшествию, способному нарушить монотонность их бытия, но жизнь разнообразием не баловала. Мужчины фасовали крупы и сахар, притирались друг к другу, обживали подземелье. Паштет дрессировал Злыдня, собачился с Лялиным и Бураком, вязал коврики. Таджик пять раз в сутки молился и возился с Обамой. Русич кашеварил, развлекал сожителей притчами и библейскими историями, разряжал периодически накаляющуюся обстановку. Бурак находился в глубокой депрессии – мало того, что без очков он ничего не видел, так еще и жутко мучился от аллергии. После приснопамятного прыжка Обамы он стал сильно чихать, задыхаться, умываться соплями. Кожа его лица покраснела и покрылась сыпью, из воспаленных глаз беспрерывно текли слезы. Работать, как все, он уже не мог, и часами валялся на нарах в позе коряги.
Чтоб избежать нового столкновения с котом, Ивану пришлось перебраться на верхние нары у противоположной стены. Там не было теплой трубы, но из двух зол следовало выбрать меньшее. Состояние белоруса у всех вызывало сострадание, однако помочь ему было трудно. Требовались антигистаминные препараты, а где их взять? Бандиты и слушать не стали ни о каких лекарствах. Предложили убить кота. Или Бурака. На выбор. Таджик тут же схватил в охапку Обаму и понесся в глубину лабиринта, сделав тем самым выбор в пользу животного.
Когда вернулся, джигитов уже не было. Лялин с Русичем разбирали коробку с продуктами, Владик увлеченно калякал по картону фломастерами, которые наконец передали бандиты. Паштет сидел на мешке и, задрав вверх голову, пытался остановить хлещущую из носа кровь. Оказывается, Аслан шутки ради, запустил в него сверху пачкой каменной соли. Попал прямо «в десятку».
– Прастыте минья, – прошептал Джураев, пряча глаза от сожителей. – Обама – мой друг. Нелзя убивать.
– А бульбаша, значит, можно, люля-кебаб тебе в харю? – цикнул зубом Тетух. – Правильно вас, басмачей, советская власть гоняла.
– Прастыте, Иван-ага! Шайтан папутал… Я не сразу падумал. Патом падумал, кагда кота в коробка спрятал. Прастыте! И нада уже делать працедура.
Бурак поморщился. Не нравилось ему лечение, придуманное таджиком, но дышать после него, действительно, становилось легче. Джураев каждые два
