Окно в потолке - Радиф Фаритович Кашапов
Тема проспал всю школьную жизнь за шкафом. Уроки он учил на кухне в 11 вечера на первом уроке, списывая у товарища по парте, пока учитель заходил в класс и шел с задних рядов. И где теперь товарищ? Тема даже не пишет никому письма.
В шкафу лежали книги. Стругацкие, Платонов, Симонов. 5 календарей. А сверху – настольные игры и коробка от TV. Тема писал на задней стенки стишки, сидя на кровати, по которой с 14 лет молотил палками (вместо вирш на дереве появились ритмические рисунки).
Сюда же привел первую девушку, которая только расхохоталась при виде его логова и растрезвонила в школе о том, как великовозрастный юноша живет, как первоклассник.
Группа его отца раскрутилась, послав в центральные газеты – за их счет бобины с записью дебютного альбома. Диск жестко обругали, но и адрес, почему-то, указали. На вырученные от продажи пленок деньги папа тогда купил себе прекрасное драповое пальто. Остальные деньги он заработал, переписывая пластинки московских и питерских рок-групп для страждущих из регионов. Занимался он этим не так уж и долго, однако получил в итоге три года условно, хотя применял все виды конспирации: и адреса получателей шифровал, и менял постоянно почтовые отделения, с которых отправлял бандероли, и даже пытался закопать оригиналы в лесу. Впрочем, то происходило уже во время перестройки – мужчину пожурили, погнали с работы в институте, так что он официально уже пошел трудиться в кооператив, продававших бумажные коробочки с лейблами известных марок и ломкими ручками. А также иногда шел барабанить на пиано в ресторан. Ближе к утру он начинал читать стихи Ярослава Смелякова пополам с частушками и играл вальсы, требуя, чтобы посетители поддерживали дух празднества. Его, как ни странно, за это и любили.
Однажды Теме мама торжественно сообщила, что в свое время его дед-татарин принес родному селу победу, спев на смотре самодеятельности народную песню «Кара урман» (это классика). А он и не знал. Хотя искренне всегда хотел почувствовать, что тоже какое-то отношение имеет к вокалу…
Однако Теме в юности было совсем не до плотных занятий. Все 14 лет обучения в младших и средних заведениях страны, коих он в целом поменял 18 (три детсада, пятнадцать школ), Артемий устанавливал контакты третьего вида с группами и классами. Сначала он долго ревел в каком-нибудь домике, куда сбегались все остальные малолетки, потом дрался во время тихого часа и убегал за забор. Через несколько лет он демонстративно унижал девочку за своей партой, оставался за ней один, вскоре зарабатывал пару синяком в школьном дворе, минимум месяц в год отлеживался в больнице с бронхитом или чем-нибудь еще попроще. В основном его переводили, потому что родители переезжали по всему Подмосковью – за мамой охотился собственный папаша, большой любитель коммунистических баек, от которого она сбежала в 18 лет, а в 20 родила Артема. Кроме того, отец физически не мог играть в одних и тех же кабаках, часто попадал в истории с пленочным бизнесом. Тема не очень-то любил читать, а предпочитал смотреть боевики на видеомагнитофоне, который даже через десять лет продолжал работать – хотя порой и приходилось свинчивать верхнюю крышку, чтобы вынуть кассету или прижать отдельные части отверткой. К девятому классу он чрезмерно растолстел, после чего реально превратился в посмешище, совершил рекордное количество переходов в рамках одного населенного пункта, пошел барабанить и курьерствовать. Одиннадцатый он закончил, удачно хлопнувшись в обморок на устном экзамене по истории.
В августе 1997-го Инна поехала с классом в Анапу. Или нет, не с классом, просто с какими-то одаренными детьми. Инна явно не выглядела одаренной, она просто была хорошенькой и активной. И лишних вопросов не задавала. А дети, которые ехали с ней в плацкартном вагоне, не интересовались, почему Инна отдыхает с ними. Не было такого деления – гении и прочие. Правда, в конце первой неделе руководитель группы попытался выяснить, почему некоторые дети ведут себя не как таланты, а как олигофрены. Ничего не добилась.
У Инны в 15 лет мало еще выросла грудь, зато ноги продолжали, а еще она могла носить шорты и совершенно ничего не стесняться, даже наоборот. Тогда все поступали аналогично: подтягивали шорты, чтобы все видели их ягодицы. Делают ли так сейчас?
Все равно ей никто не понравился. Она не нашла достаточно причин, по которым должна была кого-то приметить. А потом писать ему записки и неотрывно смотреть во время дискотеки. К тому же во дворе, где танцевали каждый вечер, почти не играла медленная музыка. Почти всегда – «Prodigy». Ужасные вечера, ужасные…
Инна брела по пляжу, глядя строго в песок, от чего шея уже начинала серьезно ныть, но смотреть на солнце было совсем не в мочь. Шла вторая неделя отдыха в лагере, а в начале второй декады девушке пришлось пойти в медпункт и получить бумажку, свидетельствующую о том, что у нее стреляет в ухе неспроста. Ей вливали камфару, и голова у Инны хоть уже и не болела, но продолжала кружиться. И плевать, что на ее купальник много реагировали совершенно правильно, оборачиваясь и долго глядя вслед. Не потому что Инна смотрелась первой раскрасавицей побережья, а из смелого для того кроя шорт. Вспомните свои посещения пляжа, в голове обязательно нарисуется правильный именно для вас силуэт. На следующий день Черное море начнет прибивать к берегу мусор, однако ушная боль так и не пройдет. Зато Инна покроется загаром до крайности, до сходства с настоящей креолкой.
– А почему девушка скучает? – она подняла голову и увидела перед собой молодого человека старше ее лет на шесть: сандалии, новенькие джинсы и синяя рубашка., совсем не уместная в тот жаркий день. – Вы не смотрите так, я с работы, мне удобнее просто через пляж возвращаться.
– Так вы местный? А у меня ухо болит. Вот и вся причина.
– Чего же бродите тогда, а не в больнице?
– Группа надоела окончательно. А болезнь несерьезная, но надоедливая.
– Приглашаю тогда вас в гости.
– Странный вы молодой человек, может, даже прямо в таком виде и пойти?
– Почему же – можете переодеться. Вам далеко? Из какого
