миногами от Елисея, по той причине, что рифмуются с «ноги»), ковбойки ему раздобывала, но главное — книги, книги (хоть с Кузнецкого, хоть у старушенции-ротозейки), библиографии из главных библиотек — от синологии (не про евреев, про китайцев) до физиологии (физиологию мозга открыл, вот фокус, тот самый Сведенборг). Когда разболелся зуб мудрости, мудро потребовал Камю (и простите за камю с бородой — речь о коньяке, отыскался на даче из отцовских припасов). Мать Таньки была уверена: Танька судьбу нашла. Мышь породнится с Вернье! — матери неважно, что там у них до штампа.
Мужчину надо держать не за штамп — за штаны — из ее наставлений. А такие штаны — шанс для Капотни. Не знаю, почему Танькина мать не вдумывалась в арифметику (Славик бы тут сгодился), ведь ее бюджет худел быстрее, чем матримониальные надежды Таньки. Вернье (так и быть) тратился на томик какого-нибудь Эдуарда Шюре о
посвященных (из гоп-компании Сведенборга, впрочем, они не встречались), но палатку для Кижей (или все-таки Кинешмы?) Танька доставала из своих денег. Почтальоном пыжилась или у матери должила «до стипендии» (капотнинская мечтательница не знала, что доченька пролетела на педагогику). Славик (у него случилось обострение остроумия) предложил Вернье взять псевдоним
фон Альфонсофф. Хохотали хором, глотали не «
Смерть после полудня», а просто «
Смерть», пока Танька, мокрая мышь Танька, носилась за добавкой. Ну не свиньи? Только не Танька так говорила. Потому что у Таньки был — и только тогда был — золотой век. В подчердачье у Петровских Ворот, в
келье, как называл это место Вернье, где он, повыгнав птиц небесных, начал жить на птичьих правах (думаю, это опять-таки 1986-й), благо дом был полувыселен, а из наследства отца сгодилась табличка с Мосфильма «Не входить! Идут съемки» (опять-таки камю с бородой заливал горло полкана из домоуправления, помнится, мы завидовали коньячному изобилию — после Андрей приспособил нас к рóзливу, и порожний камю вступал в преступную связь с какой-нибудь молдаванкой).
Дряхлоносицы из коммуналок шамкали уважительно — «
идут съемки» — в их юности термин не приобрел тот смысл, какой мы с вами свято храним в престарелых — нет, не сердцах — чреслах. Я вынужден прибегнуть здесь к плагиату: «престарелые чресла» — творение Вити Пейцвера, тогдашнего знакомца Вернье. У Пейцвера было два достижения: роман «Асфальт» (никто не видел) и подпольная студия ню (тоже никто, впрочем, Пейцвер не без успеха кадрил провинциалок, пусть и ожегшись разок на шантаже — ложной беременности, разок на рукопашном бое — синий фонарь под глазом, конечно, не самая жестокая плата за фантазии о красном фонаре, учитывая, что фонарщица — довольно миленькая, свидетельствую самолично, егоза с вертячьей гузкой, — грозила братом — жиганом из Черновцов). Но я не хотел бы, чтобы о келье у Петровских Ворот (где Вернье излагал для немногих — für wenige — систему Иоанна Скот Эригены об океане мировой души, в котором растворимся мы все однажды) сложилось впечатление, как о доме свиданий, — с легкой руки того же Пейцвера, который уже после смерти Вернье напечатал в прессе не желтой, но с прожелтью, отрывок из его шалости «Три прогулки в райских кустах» (и вовсе не «кущах», как настаивала редактресса, — дура тем отличается от умной, что тычет образованием, но как прочла, как испытала — что? — катарсис, конечно, — стала выуживать телефончик автора — «Бабенка-то съедобная?» — Пташинский выразил всеобщий рефлекс — Пейцвер выдул губы клубничкой — «Ну ты сказал — припоздала, автор на небеси?» — «Гыы, — Пейцвер совсем ожирел и говорил тяжело, — Гавтор бегсмертен»).
5.
Что такое человек простыми словами? Животное без перьев (под речи Вернье домовитая Танька потчевала компанию курячьим бульоном — у Вернье полыхало горло ноябрьской ангиной, — в келье был колотун, впрочем, вместе с порцией из уполовника Танька успевала плеснуть каждому на ушко свою версию — о, медицинская осведомленность — об ином анамнезе, с моральным подтекстом, и вообще есть более уязвимые части юного организма). Или просто животное, которое звучит гордо, или чистая доска, на которой размещают инструкцию для идиотиков, или червь и бог в одном, так сказать, лице, нераздельном, но не слиянном, или анима, она же пугливая психея, в железном сейфе персоны (он добавлял — в нашенском теле железа примерно на шесть мебельных гвоздиков), не забудьте о Нефилимах (ну-ну, он начал штудировать древнееврейский) — гигантах, родившихся от желания («Ты замечал, что у него аквамариновые глаза?» — Танька), от желания ангелов к чудным земным дочерям (две ню из коллекции Пейцвера встрёмились), гигантов, высотою с Ай-Петри — «Вы бывали на Ай-Петри?» (одной из ню, более ягодичной) — «С вами — нет» (девчонка зачетная — уверен, подумал Пташинский). В самом деле, не знаю («Если согласовывать с законом достаточного основания», — оборот Славика, и, кстати, Танька хотела сплавить ему другую ню, селедочных, простите, пропорций), какую колдовскую мнемонику он применял, чтобы упомнить главы-стихи из Бытия, Чисел, бен Сиры, Еноха — ну а пересчитать три тысячи библейских локтей (рост нафталиновых нефилимов) в километр двести метров — разминка для того, кто, например, удерживал в голове размеры главных соборов мира (высота, ширина, пролет купола — меня тоже заставите щеголять арифметикой?) — Софии Константинопольской, Петра в Риме, Павла в Лондоне (о количестве потраченных на будущие памятники туризма кирпичей, думаю, привирал). Это не значит, что его пьянили исключительно исполины; помню, волок нас куда-то в Неопалимовский, где дом 1914 года… с форточкой, самой крохотной форточкой, размером с ладонь, например, как у Таньки (демонстрировал Танькину руку). Раппопорт (не гюрза?) выдала, что в качестве наглядного пособия следует одомашнить китаянку — у них ножки в два раза меньше, чем Танькина ладонь (Танька надулась, не из-за «ножек», само собой, из-за «пособия», Вернье не заметил). Он волок обойти Москву по Садовому — как Святослав Рихтер, хотя моторика голеностопа нужна пианисту меньше, чем моторика кисти, — отбрыкались, наградив шагометром. Немного надо было Вернье отшагать, чтобы уйти из дома — от Маяковки до Петровских Ворот.
Он ушел от матери не вдруг. Жизнь совершеннолетнего плейбоя (да, и такие слова вспархивали из вокабуляра Надежды Владимировны: спасибо знакомству с романами Эльзы Триоле и авторессой лично) Андрей начал вести на их даче в артистических Снегирях: с колоннами и протекающей крышей. На юру (вокабуляр Вернье-старшего), в ошалелой дикости плетущихся роз (видели бы вы личико Таньки, когда солнце озолотило стекла веранды в алых поцелуях бутонов), в верховом гуле сосен
