Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов
Существуют факты куда более странные. Викентий Андреевич (Андрюшкин отец, я уже говорил), одним шажком заступив туда, куда, например, не смог бы сделать шажок астронавт Нил Армстронг — мастер в «шажках человечества», — Андрюшка показывал метрику отца с марсианским годом рождения — 1899-м. Но (хвала породе) чтó такое заделать первенца (Андрюшка был первенец) в шестьдесят, если после заделал еще двух единокровных сестриц (список бастардов оставим для светских дамочек и театроведов). В самом деле, Викентий Вернье был бог паркура, и, когда мать Андрея брала с нас обещание испробовать «Death in the Afternoon», Москва плыла сплетнями о новом амуре супруга. Нет необходимости переписывать биографию Викентия Вернье (найдете в любом энциклопедическом талмуде). Дублер Ливанова-старшего, дублер Качалова — и «дублер» не должно направить по ложному следу «полузвезды» — причина, скорее, в неокончательном доверии предержащих, хотя его ценил Сам (три премии имени Самого, в том числе за роль Барклая-де-Толли в фильме 1943 года — ясно, откуда квартира антарктических размеров), «последний, кто в теперешней Москве» (со снисходительной жалостливостью к тем, кто не застал Москву прежнюю) «умеет носить фрак». Эталон в исполнении стареющих аристократов, — примирившихся, кх, с неизбежной победой, кх, пролетарского класса (амплуа с 1920-х — пудрой прическу обсыпь — ваш выход), и фрондирующая публика не тихо шептала, что Вернье произносит «класс» в нос, так, что уже во втором ряду слышится «полеталский квас» — Алексеев (хорошо, Станиславский) мёр с хохота; эталон гвардейцев, конногвардейцев, белогвардейцев, золотопогонников, золотопромышленников на крайний случай, всяческих, словом, соглядатаев враждебных держав (кинематограф 1940–50-х), и, конечно, тургеневских дядюшек, лондонских ловеласов. Друзей выбирал, как коллекционные вина, — Вертинский, Игнатьев, Казем-Бек, Василий Ян, — это ведь Викентия Вернье мо — на новогоднем застолье 1950-х — «Кого ждем?» — «Госудагя импегатога».
В порядке вещей, супруга найдена из коллекционных — с подмесью армянского взбренди — и пока они гарцевали вместе, домашним присловьем было — «твой дедушка прозорливо потчевал тигресс леденцами» — в самом деле, в брошюрах для простаков трубили, что Дедушка (официально под этим титулом) — родоначальник гуманной школы отечественной дрессуры — «Да лупцевал он их всех!» — говорила Надежда Владимировна не для прессы, только не ясно, кого «всех» — не только, значит, кошачьих? Не знаю, был ли Вернье-старший накоротке с шахматами (он больше по шашням), но партию жизни выиграл: отпевали у Нового Пимена в 1983-м, в окружении рыдающих вдов, отпрысков, актерской братии, театралок, почему-то французского атташе (киношные рифмы?) и лично Рувима Рудинского (тогда знаменит, через год на третий пёк биографии «замечательных людей», но биографию Вернье так и не выпек). Андрей не пришел.
4.
Потому что Раппопортиха утащила его в Кинешму, по другой версии — в Кижи. Жили в палатке у озера (так Танька рассказывала), где вода — лед, комары — пламя, купались голыми (ну да, Танька сидела в кустах и давилась слезами разбитого сердечного аппарата), а зачем не голыми? если вокруг никого, три года скачи, не доскачешь, вот они скакали друг на друге (у Таньки тяга к подобным подробностям), плюс ему со школы нравились Машкины окорока. «Ну а что такого? Двадцать три — возраст любви», — Пташинского всегда тянуло к афористическому жанру. Откуда она могла знать, что ему со школы? Вернье был из тех болтунов, которые не выбалтывают. Приходится верить Таньке. Спьяну она договорилась до того, что Андрюша и ей делал непристойное предложение, не можете себе представить, какое предложение, каждая женщина мечтает хотя бы раз в жизни услышать такое предложение, да и почему, собственно, непристойное? — просто смелое, однако, застенчивое, — предложение, от которого невозможно отказаться (хеллоу, Холливуд!), — она устояла, само собой. (Сейчас не вспомню, тогда или позже явились стишки о Машке Раппопорт — «И твои окорока / Хороши до сорока. / Но надеюсь раньше срока / Приласкать два окорока»).
Танькина осведомленность, надо думать, была плодом тех обстоятельств, что так и не обзавелась плодом (до недавних пор собирала журнальные вырезки о позднеродящих женщинах); а от Лены Субботиной (вообще-то она не измазывает подруг) узнали, что Танька несколько раз напаивала Вернье («ослабим нравственные тормоза»), будучи убежденной, что и в бесчувствии мужчина способен. Что за нелепый век, в котором раздобыть ребенка трудней, чем палочку на Марсе. Все же Андрей не гнал Таньку, и, вероятно, не лучшая его черта, но как-то рано умел придумывать поручения тем, кто не сильно отбрыкивался, того лучше — сам лип. Пташинский делал рыбу переводов для итальянских комедий (не знаю, когда Пташинский поднаторел, может, нá спор? как у меня с японским), а Вернье — король стило, баловень литерадуры — наводил марафет. Думаете, Пташинскому хоть что-нибудь перепало? Ни серебра, ни меди. С другой стороны, разве не щедрая плата — пройти на сверхзакрытый показ в Дом кино (какой год на часах? кажется, 86-й, но вернее, что следующий), где натолклись все — и тот самый (схожий с бегемотом, он и снялся, как помните, на его фоне), и та, которая сбежала вовсе не от того, как доказывали, а от того, который резал вены (Вернье небрежно — она неровно дышала к отцу, забыл, что ли, что отец помер? да раньше — ну раньше кто к нему не дышал), и тот, да не этот! (у кого усы, понятно), и прозрачноглазый (поэт, потребивший за жизнь ящики, магазины, цистерны, спиртзаводы), и художник с бабьим лицом (картины размером с футбольное поле), и такой-то, такая-то, со стайкой таких-то и даже, хм, вот таких, а в лучшем ряду — Главкиноморда — чтобы глядеть фильм-франсэ, именно тот (вы угадали), в котором героиню имеют все, кому не лень, а кому, простите, было бы лень? кажется, в финале пристроился колясочник с оправданием «по рекомендации терапевта». Лишь у Главкиноморды ни один мускул не дрогнул в штанах.
У меня Андрюшка требовал Эммануила Сведенборга (шведского чудака давнего века, который в ангелов и чертей верил тверже, чем партийные бонзы — в наступление коммунизма), то есть не у меня, а дабы я намекнул отцу, у которого имелись ходы к таким книгам — как будто не знал: не то что Сведенборга, — звонка декану исторического факультета (куда я не добрал проходной балл) не допроситься. Впряглась Танька. Ей, конечно, из Капотни до Сведенборга не допрыгнуть, но, уверяю, он нагрузил ее послушаниями на полный рабочий день. Хлеб, пиво, кизлярка, чем подымить (баловал себя
