Птичий отель - Джойс Мэйнард
Через три дня Диана и Даниэль опять поссорились, и стоянка в Нью-Джерси стала местом их расставания. Помню, как мы с мамой сидели впереди, а Даниэль запихивал в дорожную сумку свою одежду, часть пластинок (мама вообще ничего не хотела брать на память, и я осталась без альбомов Берла Айвза и Вуди Гари) и банку с хлебной закваской. И еще мне пришлось распрощаться с моей любимой деревяшкой.
«Ты замечательный ребенок», – сказал Даниэль на прощание и ушел ловить попутку. Когда мы выехали на шоссе, он все еще стоял там, и мне показалось, что он плачет. Но мама сказала, что у него аллергия. В этот момент я и сама едва не расплакалась, потому что из всех маминых мужчин Даниэль был самым надежным.
Бензина нам хватило надолго, и мама остановилась на заправку почти у Нью-Йорка, разговорившись с неким Чарли, членом сообщества «Подземная погода». Меня поразило это название. Ведь правда странно: какая может быть под землей погода? Разве она там не одинаковая все время? Чарли предложил нам пожить вместе с ним и его друзьями в Верхнем Ист-Сайде на Восемьдесят четвертой улице – мол, это дом чьих-то там родителей. До Нью-Йорка было рукой подать – всего-то требовалось переехать мост.
Дом был большой, кирпичный, на ступеньках крыльца стояли горшки с геранью, но ее явно никто не поливал. Чарли с друзьями постоянно крутили разные пластинки, а я, за отсутствием книг под рукой, читала названия всех этих альбомов: Jefferson Airplane, Led Zeppelin, Cream. У мамы с собой была целая коробка собственных альбомов, но их никто не захотел слушать. Действительно, песни вроде «Серебряного кинжала»[21] или «Дикого цветка»[22] как-то не вязались с этой компашкой.
Уже тогда мне было ясно, что ни Джоан Баэс, ни моей бабушке ни за что не понравилось бы это место и делишки, которые там творились. Чарли с друзьями любили совсем другую музыку – громкую, с ором и гитарными завываниями. Вместе со всеми мне приходилось есть ложками арахисовое масло, шоколадные хлопья и порой ужинать мороженым. Для кого-то это, может, и прикольно, но не для меня. Однажды в дом пришла падчерица кого-то из друзей Чарли, старше меня на пару лет. Так вот, у нее была огромная коробка с Барби, к которой прилагалась куча нарядов. Я знала мамино отношение к подобным куклам и никогда не просила себе такую, но было здорово наряжать Барби в разные наряды.
Пока мы ехали через всю страну на Вудстокский фестиваль, каждый вечер Даниэль читал мне по одной главе из «Паутины Шарлотты». Должно быть, он случайно забрал ее при расставании, а ведь мы не дочитали три главы, и я очень переживала, не зная, чем все закончилось у Шарлотты, у девочки по имени Ферн и у поросенка Уилбора. Кстати, я не понимала, почему мамины новые знакомые так ненавидели свиней. Ведь если Уилбор – их типичный представитель, то они просто прелесть.
Я не понимала смысла разговоров Чарли и его друзей про какую-то там Вьетнамскую войну и понятия не имела, где находится этот Вьетнам. Помню только, что друзья эти что-то постоянно мастерили в подвале, и на это требовалось много гвоздей. Один раз я спустилась посмотреть, и все ужасно обозлились, особенно Чарли. Он даже обозвал меня гаденышем.
После этого мама решила, что нечего мне там делать, и отвезла к бабушке в Квинс. «Чарли не мой типаж, – сказала мама. – Я оттуда съеду». Она собиралась только забрать пластинки, пообещав вернуться через пару дней. Говорила, что снимет какой-нибудь милый домик в пригороде, заведет садик с огородом. Еще она планировала найти для меня учителя по игре на укулеле (с большой вероятностью, что это окажется мужчина). И наконец, мама хотела записать собственный альбом, воспользовавшись связями с человеком, знавшим Баффи Сент-Мари[23]. Он сам оставил ее визитку.
2. Выживших нет
Бабушка делала в духовке сэндвичи с сыром, включив фоном телевизор, и тут в новостях заговорили о взрыве. Замелькали кадры репортажа, закадровый голос диктора начал рассказывать о доме под названием «Подземная погода», расположенном на Восемьдесят четвертой улице. «Тут все разрушено», – сказал диктор. Во время взрыва внутри дома погибли два человека, а на улице – полицейский, отец троих дочерей и десятилетнего сына. В момент трагедии он не был при исполнении.
От дома ничего не осталось, но показали старую фотографию, и я узнала и ступеньки с геранями, и красную входную дверь. «Данных, что кто-то выжил, на настоящий момент нет», – сообщил диктор.
Репортер с места трагедии интервьюировал женщину. «Мерзкий сброд, убийцы, – говорила она. – Туда им и дорога».
Выключив телевизор, бабушка уложила меня спать, и я слышала через стенку, как она плачет в своей комнате. Никогда прежде я не слышала, чтобы она плакала.
Имена погибших во время изготовления бомбы назвали только на следующий день, но и я, и бабушка уже были в курсе. Конечно, она мне ничего не говорила – я сама услышала по радио. От всего этого у меня разыгралось воображение. Я представила себе фонтан шоколадных хлопьев, обложку от альбома The Beatles, где они сидят с разломанными и окровавленными куклами на коленях. Вспомнила я и другую обложку – от альбома King Crimson[24], из-за которой мне и до взрыва снились кошмары. Там было изображено человеческое лицо, снятое таким крупным планом, что видны волоски в ноздрях, а глаза широко открыты, словно человек кричит от ужаса. Я представила себе ошметки черного винила, разбросанные возле дома, и ботинки Дианы с выдавленными розочками на бортах – она всегда возила их с собой. (А как же моя коллекция фарфоровых зверушек? Ведь они так и остались в том доме. Я представила себе, как из окон на улицу вылетают мои лошадка, обезьянка, единорог. Такое богатство пропало!)
На самом деле от мамы не осталось ничего, чтобы можно было ее опознать. Когда репортер уточнил, что полиция нашла лишь один только мизинец, бабушка быстро выключила телевизор.
«Разве у человека может отлететь мизинец? – спросила я у бабушки. – И что теперь с ним делать?»
Происшествие продолжали освещать еще несколько дней, и в одной из программ показали школьную фотографию моей мамы. Нет, в жизни она была
