Птичий отель - Джойс Мэйнард
После этого бабушка стала Ренатой, а я – Ирен.
Сначала мы жили в Покипси, потом в Северной Каролине, потом во Флориде, потом снова в Покипси, затем опять во Флориде. Я никогда не видела своего отца Рэя, но через год, после второго или третьего переезда, бабушка отыскала его адрес и отправила письмо. На тот случай, если он не в курсе, случилось то-то и то-то. Бабушка взяла с Рэя обещание, что он никогда не раскроет ни наших нынешних имен, ни места проживания.
Рэй жил в Британской Колумбии с женой, недавно родившей двойняшек. В ответном письме он упомянул, что будет рад видеть меня, если вдруг мы окажемся в Канаде.
«Никогда не забуду, как мы сидели в парке тем летом, распевая все эти чудесные баллады, – писал Рэй. – Что бы там ни было, у Дианы был дивный голос».
Когда я училась в третьем классе, в нашу квартиру во Флориде заявился Даниэль. Должно быть, он все же сдал экзамены и получил высшую категорию акушера, поскольку теперь ездил на приличной машине. Работал он на тот момент в больнице Сарасоты[25]. Поскольку Даниэлю удалось найти нас, было очевидно, что Рэй нарушил данное бабушке слово.
«Твоя мать была любовью всей моей жизни», – сказал мне Даниэль и заплакал. Полагаю, он приехал, чтобы утешить меня, а в итоге успокаивать пришлось его. «Не думаю, что она хотела причинить кому-то зло, – прибавил Даниэль. – Наверняка она просто не знала, что они замыслили. Ведь ничего, кроме песен, ее не интересовало».
Мне сразу же захотелось спросить, а как насчет меня.
«Диана бы ругалась, но я привез тебе куклу». Это была Барби, и да, он был прав: мама никогда не позволила бы мне иметь ее, даже будь та чернокожей.
Мы с бабушкой вышли на улицу, чтобы проводить Даниэля. Он открыл багажник, и по тому, с какой осторожностью он вытащил оттуда коробку, я понимала, что в ней лежит что-то очень ценное для него и он буквально отрывает это от сердца. Так оно и оказалось. Это был набор виниловых пластинок, которые мама отдала ему в день расставания: Вуди Гатри, Берл Айвз, первый альбом Джоан Баэс, сильно поцарапанный. Я и тогда помнила наизусть слова «Мэри Гамильтон», «Дома восходящего солнца» и «Дикого лесного цветка» – ведь именно эти песни мы распевали втроем.
– Я был тем самым человеком, который принял тебя, – сказал Даниэль, садясь в машину. – Именно я перерезал канатик.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Ах да, ведь Даниэль принимал у мамы роды.
– Я хотел бы оказаться твоим отцом, – сказал он.
– Было бы здорово, – ответила я.
За исключением Даниэля и моего отца Рэя, пообещавшего бабушке хранить тайну, больше никто из нашей прошлой жизни не мог отследить наши перемещения. Но бабушка все равно жила в страхе. Шли годы, но я не могла понять, почему это было так важно для нее: ведь не проходило и недели, чтобы бабушка не напоминала мне о моем обещании никогда никому не рассказывать о случившемся, не раскрывать наших прежних имен.
«Это наш с тобой секрет, – повторяла бабушка. – И мы унесем его в могилу». Тут я сразу же представляла себя мертвой, как в песне «Черная вуаль», и начинала трястись от страха.
Унести с собой в могилу. Как воспринимала такие слова десятилетняя девочка? Тем не менее они были мантрой, прошедшей через все мое детство. Никто не должен знать, кто ты. Пообещай мне. Ты унесешь эту тайну с собой в могилу.
Мне снились кошмары про то, что будет, если вся правда о нас выйдет наружу.
В те годы бабушка работала сразу в нескольких местах. Ведь мы не могли получить социальные карточки, поэтому бабушка либо устраивалась по знакомству, либо подрабатывала там, где социальной карточки не спрашивали. Например, она сидела с чужими детьми.
Мне было восемнадцать. Я только окончила школу, и вдруг у бабушки обнаружили рак в четвертой стадии. Все-таки все эти выкуренные ею пачки «Мальборо» догнали ее.
Все лето я ухаживала за бабушкой. Последнюю неделю своей жизни она провела в хосписе, где снова взяла с меня обещание хранить в тайне историю о моей матери.
«Бабуль, я ни одной живой душе не сказала, – поклялась я. – Но если б даже и сказала, теперь-то какая разница?» К тому времени я уже имела гораздо больше представления о случившемся, знала, чем именно занимались в подвале Чарли и его приятели. В шестнадцать лет, движимая любопытством, я засела в библиотеке и прошерстила все, что имело отношение к теме «Подземной погоды». В глубине души я вряд ли хотела знать подробности маминой смерти, но теперь от страшных картинок было не укрыться. Разрушенный дом, осколки стекла по всей улице и женский мизинец.
«Просто пообещай мне, – повторила бабушка. – Никому нельзя рассказывать. Ты и сама не понимаешь, какую беду можешь на себя накликать».
К тому времени она уже была на сильных обезболивающих и наговорила много всякой невнятицы – что-то про ФБР и генетическую экспертизу, позволяющую выследить человека по следам слюны на чашке кофе или по волосам на расческе.
«Если вдруг кто-то спросит тебя про Диану Ландерс, – прошептала бабушка, – ты никогда о такой не слышала, поняла?»
3. Человек с солнечной стороны улицы
На то, чтобы освободить съемную квартиру от немногочисленных бабушкиных вещей, потребовалось совсем немного времени. По ее просьбе она была кремирована, а ее пепел был развеян у подножия Унисферы, построенной ко всемирной выставке 1964 года – она меня туда водила, когда я была еще совсем маленькой. После выплаты по текущим счетам от ее сбережений у меня осталось тысяча восемьсот долларов. Вот и все мое наследство. На эти деньги я сняла студию и купила проигрыватель.
Приходится жить не так, как все, когда у тебя есть тайна, особенно касаемая смерти твоей матери и когда ты носишь совсем другое имя, а не данное тебе при рождении.
В таких случаях лучше не сходиться с людьми особенно близко, что я и делала. Ни в школе, ни в художественном колледже у меня не было ни сердечных подруг, ни парней. Все знали только, что я учусь на художника и подрабатываю официанткой в Миссии[26].
Сколько себя помню, рисовала я всегда.
