Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова
С такими привычками занятия любовью – тот еще номер. Случалось слышать:
– Ну и что ты меня как кусок мяса хватаешь!
Жеманно, немножко обиженно. Это так Гоша говорил. А меня просто интересовала суть вещей. Я щупала смерть внутри него, пыталась ее как-то понять.
На случай, если вдруг его когда-то не станет, я заранее знала, что кости его ног относительно остальных в его теле – мощные, под стать росту. А вот руки – всегда ручки, плети. В локтевом суставе едва ли толще моих.
После возмущений я становилась нежнее. Или еще грубее, если ему так хотелось. Что там будет после – уже всё равно; всё растворялось в великолепном сейчас. Время было повержено.
Но всё равно победило, легко отыграв свое; может быть, обиду затаив.
Так чудится: передо мной на столе с десяток мужских черепов. Владельцы при жизни – рослые астеники. При первом приближении кости выглядят почти одинаково. Чаши они и есть чаши, эти вот – для мозгов были. Будто между делом зашел в магазин керамики, смотришь предметы на полочке. И тут меня поражает открытие: я узнаю́ Гошу по сколотым передним зубам, этим маленьким зигзагово-заостренным половинкам. У черепа вид удалой и лихой. Всё ты смеешься, хоть смерть с тобой сделай. Надо мной, может, хохочешь? Череп я поднимаю, подношу к лицу, гляжу в пустые провалы глазниц. Долго целую, бьюсь своими зубами о его.
Здорово узнать тебя и таким, после смерти. Что разлучит нас теперь? Моя долгая и трудная жизнь будет петлять и бежать вперед, уводя меня от тебя всё дальше. Но в конечном счете – всё равно приближая к тебе, к неизбежности. Кости тянутся к костям, и я ощупываю свои скулы, чувствуя, какие они белые и крепкие внутри.
Вдовы и вдовушки
Родилась девочка – вдовы семечко, кто знает, когда прорастет. Четыре прабабки, три из них – вдовы, математика сороковых на вычитание.
Одна босая осталась, двадцатилетняя, с первенцем на руках, больше не вышла замуж. Всю жизнь носила под сердцем последний обожженный приветик с Курской дуги.
Вторая – везучая, успели восьмерых, и жили бы долго и счастливо, да снаряд где-то в Крыму.
Третья дважды вдова, каждый следующий – лучше, богаче; последний настолько хорош, что сам ее прикопал, бывалый вдовец.
Новые вдовы собирают на броники, дроны, плетут масксети. Новые вдовы что-то говорят своим детям. Новые вдовы из деревень, с них собрали дань мужиками. Новые вдовы разбираются с горем сами.
Мужчины горят в топке истории ярче. Вдовы идут по земле горестным маршем. Когда буря стихнет, и пули больше не свищут, они новый мир отыщут на пепелище.
Судьба черная, да почетная, спустили на плечи им крест, они как могут, несут.
А что вдовушки? Крест спускали, а они его не взяли: обманули, извернулись. Да всё равно придавило. Слышали про веселую вдову? Так вот, вдовушка – это вдова херовая: ни прав, ни обязательств, а всё равно пуд соли ешь, не давишься. Чтоб землю родную ей не засыпали, может, за тем и жрешь.
Какие они ясноглазые, боже мой, яростью светятся, как фонарики с адским огнем внутри. У той жениха убили, в отпуске свадьбу играть собирались, платье купила уже, открывает шкаф, глядит на него, не решается тронуть. У этой – бывалый военный, и взрослые дети, и вроде любовь прошла, да где там. Так и сидит на гордой его могилке, приносит тюльпаны. Он ей такие ж всегда дарил. Другая вешает фото в рамке, объясняет, что это папа. Сынишка кивает щеками и подбородком, модельками самолетов гудит.
Россия – та тоже вдова. Мужа-царя убил Красный, с ним жили долго, неплохо, пока не повесился. Сошлась с сутенером; не хочет и вспоминать. И вроде новое началось, но болит в боку, вот-вот с бока самого хлынет. Вызвать бы скорую, но ее нет. Латай себя сама руками. Чтоб не так больно было, «Отче наш» бормочи. Всегда помогало же, ну и теперь тоже. Поможет, поможешь, не может чуда не произойти.
Должна же быть какая-то сортировка, порядок. Вот, скажем, в небесный строй поставили тридцатилетних мужчин, умерших летом на юге России в 2022 году. Плечистая бравость, восемь лет в ополчении, зашевелилось, наконец, да размазало, так и бывает. Кто-то просился на войну от нечего делать, загорал на нарах за лишний грамм, заскучал – и пешком на небо ушел. У третьего в деревне семеро по лавкам, ну, работал, заработал гроб, но и детям что-то, клочок Родины детям. Много как всегда и по глупости просто: мотоциклы, неудачные падения в драке, производственные аварии, разновидности суицидального поведения, доведенного до конца. Реальность моргнула и снова включилась, синий строй на белоснежном облаке, топчет мягкое, не оставляет следов.
Эй, да вот и ты, как всегда, вырядился, ножкой смущенно эть. Солдаты глаза закатывают, вертят пальцами у виска, у одного-другого кулаки зачесались, но разве могут они детей обижать. Шлешь им реверансы, воздушные поцелуи, солдаты злятся, но отводят глаза. До тебя им разве, до твоего ли всегдашнего баловства.
Сапогом бьет солдат облако, будто хочет проделать дырочку, посмотреть, что внизу, как там сейчас без него. Облако уступает; видно, как плачет вдова, молча глядит на холмик мать, братья идут в атаку, потные, от копоти черные, братья идут наступать. «Эй, поднажмите, потом отлежитесь, если смогу, то замолвлю словечко», – шепчет солдат в облака дырочку, и по земле от его слов бежит, задыхаясь, луч.
Очередь движется, строй идет дальше, спина за спиной прячется в пронзительной синеве. Там так светло, что не видишь ступней своих, там так светло, что слепнешь от света, но всё становится ясным, яснее, чем белый день.
Где-то внизу вдова разомнет усталую шею, встанет с колен, подол отряхнет, улыбнется росе. Да и вдовушке тоже на сердце синяя бабочка прилетит.
