Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова
Третью разновидность снов мне трудно определить; может, потому, что я видела такой только один, в Петербурге, спустя два месяца после Гошиной кончины. Он приснился мне здоровее и крепче, чем был при жизни. Такая поджарая, жилистая фигура, наверное, была бы у него, если б он не был болен. Его широкие плечи украшали эполеты из длинных черных перьев, вокруг глаз брызнула мелкая россыпь рубиново-красных камней. Тонкий, но сильный, несущий свою красоту с ленцой и достоинством, чуть растягивая слова, Гоша поведал мне, что его позвала участвовать в модном показе какая-то девочка. Он и согласился, а чем тут еще заняться, больше нечем. Прямо во сне меня кольнула ревность: вот так уже, значит, дела там у тебя какие-то, подружки… Но что тут скажешь – в разделяющей нас пропасти длиною в вечность остается только порадоваться, что любимый мой – не один, в чистилище уж нашлась компания таких же цветастых балбесов.
Этот последний сон принес мне подобие успокоения. Значит, дальше моя птица ушла, не рай, но всё ж не вечные муки.
Следующим утром я пошла в Александро-Невскую лавру. На старинном музейном кладбище обнаружила могилу незнакомого мне Георгия, тумбу в затейливых мраморных складках. Тот Гоша жил на полтора века раньше и меньше моего на два года, был несоизмеримо богаче и знатнее. Я решила, что моему Гоше обязательно нужен памятник под стать, и как только у меня появятся деньги, я его ему обязательно подарю. Может, далекий прохожий из нашего страшного будущего глянет на белизну мрамора – и схватит сердечком частицу Гошиной вертлявой юности и красоты.
Новые области
Но раз уж мы пока живы, надо ебстись, – и я позвала Тимура, и висела на нем, как обезьяна, и жадно щипала за пышные щеки, и так его любила. То был нервный день: объявили о присоединении четырех новых областей. В семь по Москве – саммит НАТО. Я не разрешила Тимуру смотреть новости, пока не кончу, и как-то кончила, не фантастически, но нормально, здорово кончила, а в новостях мы увидели, что наглеж нашей бедной страны пока проглотили, и прямо сейчас нас не станут, скажем, бомбить. Мы поцеловались и открыли шампанское, и сидели довольные весь оставшийся час. Уж столько пожелал выкроить для меня Тимур из своей праведной семейной жизни.
Я выбралась провожать его до метро, никто не танцевал и не плакал, все буднично ехали домой. Тимур меня клюнул в губы и скрылся, а я еще постояла на Невском; вечно праздничный город был совершенно обыденный, будто здесь, на северо-западе, на юго-запад всем всё равно. Или юго-восток? Это с какой стороны посмотреть. Люди вокруг показались мне сродни каким-нибудь клеткам печени, которым плевать на наступившую беременность их организма-родины.
Спустилась в метро и двинула на Петроградку. Долго-долго стояла на мощеной площади перед Петропавловским собором; во всё небо гудели колокола. Когда они замолчали, тишина продолжила колебаться, дрожала, позвякивала. Нева лизала гранит черным бешеным языком. Я прислушалась еще, и услышала страшный хруст в небе. Всю мою жизнь Родина лежала, свернувшись калачиком, баюкала себя, кататонически бормотала под нос. И вот, собрав нежданные силы, она рывком выпрямила окаменевшие за три десятка лет ноги. Колени ржаво скрипели, в икрах гудели иглы. В омертвевшую ткань потекла кровь. Она теперь только и делает что, и так страшно, божечки. Но кто мы такие, чтобы препятствовать великанше распрямиться. Кого не задавит, тот, расположившись над ямкой ее пупка, увидит призрачный горизонт.
Начало
Коктябрю Питер предсказуемо скуксился – и выпроводил меня на крымском пятичасовом. Напоследок я отхватила подзатыльник от дождевой тучи. Чтобы начать путь, нужно вернуться.
Заскочила попрощаться с Тимуром в обеденный перерыв. Хотела тепла, вместо этого милосердно угостил пюре с котлетой. Еда была теплой, уже что-то.
Рука Тимура тоже была теплой. Даже непонятно, почему такой поганец, как он, всё еще встроен в систему земной физики. Еще страннее, что после всего дерьма, что происходило между нами, мне всё еще грустно расставаться. Делаю вид, что нет. Он целует меня, ну и всё. Кстати, у них будет мальчик. Жене нравится имя «Георгий».
– Это мое любимое, Тимур.
– Ну ты и…
И не нашелся. Да и что тут скажешь. Некоторые люди приходят друг к другу, только чтоб на клочки рвать. Наверное, это зачем-то нужно.
Я ухожу и не оборачиваюсь, и мокну, и мерзну.
За плацкартным окошком плывет Россия. Деревья по-южному уменьшились уже к утру.
Дальше Воронежа на путях появляется техника. Я не очень-то отличаю танки от БТР-ов. Частичную мобилизацию объявили две недели назад.
Мужики с боковушки едут восстанавливать Мариуполь. Женам наврали, что объекты находятся в Ростове. Позвали ломать – позвали и строить. Мир гармоничен, даже когда он горит. Я отворачиваюсь к стене на нижней полке.
…Дома мне тошно, но не так, как было до поездки, – и это уже спасение. Я просто ненавижу, что Гоша умер. А еще ненавижу себя; и немножко Тимура, просто до кучи. Если бы Гоша был, его, наверное, уже свалила бы первая осенняя простуда. Но кого тут валить, он и так лежит. Продолжает происходить всякое, а он и не в курсе. Неведение напоминает блаженство.
В один из особенно неприятных вечеров я сунула нос в «Тиндер». В старом профиле сохранилась фотка, на которую тогда клюнул Гоша. Такая я там смешная, красивая, ярко-розовые тени, воздушные шарики за спиной. Ему и понравились эти шарики. Мальчик обожал праздники. В последний раз я была у него дома, кажется, в мае, и в его комнате всё еще висела новогодняя гирлянда. Я немножко побухтела – мол, вот как он собирается радоваться в Новый год?
– Пуще прежнего! – так он ответил, и смешно чмокнул меня в глаз.
Я спросила, что он хочет на день рождения. Наушники. Утешение – знать, что Гоша прожил последние два месяца ровно по своей любимой пословице. Помирать, так с музыкой.
А ту фотку с
