День - Майкл Каннингем
– Бу тебя не любил, – говорит Один.
Разницы между прошедшим временем и настоящим он еще не понимает, но, похоже, предпочитает прошедшее. Может, настоящее кажется ему слишком живым и громким.
– Не страшно. Я Бу тоже не очень люблю.
Один хихикает, будто Натан сказал что-то смешное. Один обижается, только когда Натан и не думал его обижать.
– Все нормально? – спрашивает Чесс Натана.
А тот невольно задается вопросом, почему всем так нужно получить от него подтверждение, что все нормально.
– Где Гарт? – спрашивает Натан в свою очередь.
– Да тут где-то.
В размягчившийся, задушевный голос Чесс вкрадывается напряженная нотка. Что-то с Гартом происходит. Но и это, по-видимому, нормально.
– Прогуляться пошел, наверное.
Натану понятно желание, чье бы то ни было, пойти прогуляться, покинуть эту гостиную – смешение осмысленного (плакат с Патти Смит и ее автографом, ковер с прямоугольно-треугольным узором, атмосфера материнских запахов – духов и мыла) и дурацкого: камин, сложенный из битого камня, ярко-желтый паркет, покрытый глянцевым лаком, дешевая люстра из витражного стекла.
Но сомнительней всего выглядит шкатулка на каменной полке над камином, непримечательная, как и все остальное в комнате. Деревянная, шоколадного цвета, чуть поменьше коробки из-под обуви. Такое ощущение, что ей специально старались придать наиболее обычный вид. Мирно покоится она на каминной полке подобно чаше на журнальном столике, вмещающей блокнот на спирали, три шишки и две колоды карт, подобно грязно-красной глазурованной вазе с городской ярмарки ремесел.
Шкатулка сообщает всей комнате вот что: любой предмет, даже самый обычный, – артефакт мертвецов.
– Не смущает тебя завтрашнее мероприятие? – спрашивает Чесс.
– Да нет.
Как еще ответить на этот вопрос?
Натан сказал бы Чесс или кому другому, если бы мог, что само мероприятие его не смущает – смущает место, выбранное Вайолет, там, у озера. Вайолет ведь считает себя маленькой волшебницей, способной видеть скрытое от других. А Натан согласился на то место не потому, что и правда был согласен, просто хотел покончить, и как можно скорее, с этой экскурсией, с выдумкой возложить всю ответственность на них с Вайолет, ведь ему хотелось только одного: пусть приведут куда надо и объяснят, где встать и как вести себя.
Однако в тот день, когда они отправились на поиски, на позапрошлой неделе, в холодную субботу – лоскутья снега еще белели в тени, – место и впрямь выглядело вполне подходящим, к тому же Вайолет, королева воинов, была категорична (Вот его место, вот здесь), а родителям хотелось торжественности момента. Он и казался торжественным: жгуче-голубое небо позднего марта, иссиня-черное озеро с непрочными заплатками тончайшего льда, общее впечатление пребывающей в нерешительности природы, которая уже готова вроде бы освободиться от зимы, но пока медлит, пока держится за нее – свет дня еще бледен, кусты с гроздьями красных ягод обнажены, и никакого жужжания, никакого шевеления. Да, в такое утро, на последнем издыхании зимы, выбранное Вайолет место выглядело вполне подходящим. Достойный отправной пункт для неживого уже. И только сегодня днем Натан пошел туда один и застал это место в процессе пробуждения: твердые наросты на ветках вот-вот прорвутся зеленью, озеро оттаяло и беспокойно поблескивает. Скоро и цветы появятся, и лодки. Да, место симпатичное, но не уединенное и, в общем, не примечательное. Люди будут тут ходить к озеру по траве. Никакой в этом месте не осталось святости.
Вайолет с отцом приедут с минуты на минуту. Хватит у Натана духу сказать: по-моему, нам надо подыскать другое место?
Нет, Вайолет тут же впадет в истерику. Нянчись с ней потом. Распыление праха станет для нее тяжким испытанием и таковым запомнится. Очень многое из происходящего, судя по всему, становится для Вайолет тяжким испытанием.
И все же Натан о ней заботится – скорее из чувства долга, чем из любви. Ссор больше не затевает. Старается, как может, сдерживаться, не дразнить ее и не оскорблять. В конце концов он один понимает, в какой чужеродной атмосфере Вайолет приходится жить.
Чужероден этот дом, ставший почему-то домом их матери, а еще есть новая квартира в Бруклине, куда их отец частично перевез прежнюю обстановку – пышный, бархатистый диван, всю жизнь стоявший в гостиной, латунное ведерко с вмятиной, где хранятся журналы, японский комод с потайными ящичками, – но впустил и кое-что новое: модное до невозможности деревянное кресло, в котором никто не сидит, старые листы картона с прикрепленными к ним тесьмой сухими травинками (в рамочке и под стеклом, будто это драгоценности), почти не дающий света итальянский торшер на длинной тонкой ножке.
Натан и Вайолет кочуют из одного диковинного дома в другой. И им обоим тяжко, не только Вайолет. Замечает это хоть кто-нибудь?
Тусклый свет фар проскальзывает по окнам. Под колесами хрустят сосновые иглы.
– Вот и они, – говорит Чесс.
Вот и они. Натан понимает, что мать стояла на крыльце, поджидая их, а он-то думал – ради него, своего самого верного рыцаря, чуткого и уважающего ее отдельность (она не склонна к объятиям, и Натана это устраивает). Он сегодня приехал сам, ранним поездом. А Вайолет все никак не убедить, что поезда безопасны.
Натан думал, мать вышла с ним на крыльцо, поскольку без объяснений понимает, каким образом день сегодняшний, прошедший и будущий высасывают из него все соки. Понимает ей одной доступным способом, что он никак не может опять войти в упорядоченное течение времени, живет в непрерывной череде минут, наступающих и проходящих, но не очень-то взаимосвязанных, и день превращается в скорострельную последовательность фотоснимков, изображающих Натана и созерцаемых им. Вот он в комнате с Чесс, Одином и голубым кроликом. Вот поворачивается к свету приближающихся фар. Он верил, он надеялся, что мать знает об этом или хотя бы догадывается – ей одной доступным способом, а больше никому, даже Миссис Доктор, за то и получающей деньги, чтобы разбираться, как именно Натан опустошен, как стал фотоснимками самого себя. Знакомыми ему словами этого не выразить. Он может только надеяться, что кто-нибудь – не мать, так кто-то другой – постигнет это. Веры в Миссис Доктор у него нет с этим ее вечным расскажи, пожалуйста, поподробней – Миссис Доктор его не любит и красит волосы в убойный черный цвет…
А мать любит его. Но так и не простила, хотя усиленно демонстрирует обратное.
Дэн выключает зажигание, гасит фары. В лиловых сумерках дом выглядит гораздо симпатичнее, не таким заброшенным и обветшалым. Он похож на домик с макета железной дороги, увеличенный до натуральных размеров, в котором каким-то чудом обитают
